|
– Иветта! Глядя, как она катит во всю прыть, можно было подумать, что она чувствует себя превосходно! Она ехала стоя, раскачиваясь при каждом повороте педали, и уже издали улыбалась во весь рот… Но когда она остановилась возле него, все еще не слезая с велосипеда, когда Андре увидел ее, у него больно защемило сердце. Как она изменилась, как разительно изменилась! Вокруг глаз – круги, большие круги вокруг ее прекрасных глаз, а ее милые руки приобрели тюремную прозрачность. Андре заметил даже, что юбка стала ей широка и потому сколота английской булавкой, а ноги сделались как будто длиннее… Но главное – изменилось выражение лица, заострившиеся черты обозначились яснее. – Пойдем в парк, – сказал Деде и взял ее под руку так бережно, будто касался чего то необычайно хрупкого. Они не проронили ни слова, пока не дошли до парка – так уж у них повелось, они начинали все разговоры, только сойдя с последней ступеньки. Парк благоухал, он был так прекрасен в этот майский день, что даже они оба, привыкшие к его красоте, были поражены и шли молча до самого утиного пруда. Там по прежнему стояли два кресла, словно только что покинутые незримой парочкой. Парк был безлюден. Обыкновенная, такая обыкновенная история… – Тебя били, Иветта? – О нет! – Иветта смотрела на Деде со своей обычной улыбкой, чарующей глаза и сердце. – Но как это случилось? Почему? А папу твоего выпустят? – Кто то написал донос… Немецкий офицер говорил мне, что они всегда так действуют – сначала арестуют, а потом уж начинают выяснять. Если ничего не обнаружат, человека выпускают. И папу, конечно, выпустят. – Все это она говорила милым, беспечным тоном, как будто рассказывала о чем то вполне естественном и приятном. – В чем его обвиняют? – спросил Деде. – Не знаю толком… Но он, конечно, ничего такого не делал. – Ты уверена? Очень жаль. – Тебе жаль? Ты хочешь, чтобы папу оставили там? – Иветта уже не шутила. – Бедняжка моя! Скажи, тебя очень мучили? – Нет, – ответила Иветта и посмотрела ему прямо в глаза своими изменившимися, окруженными синевой глазами. – Молодых они не мучают… С молодыми и мало мальски хорошенькими они любезны. Слишком любезны, – и она снисходительно улыбнулась. – Слишком любезны, чтобы быть порядочными, слишком вежливы, чтобы быть порядочными… А маму твою? Она ведь немолодая! – Маму они били. Деде отвел взгляд. – Говорят, ее секли, – сказал он ничего не выражающим тоном. – Да нет! Это все россказни! Уж не знают, что и придумать. Ее били по щекам, а ты ведь знаешь маму, она кричала, закатывала им истерики, задавала вопросы, а сама не желала отвечать… Ну, словом, ты маму знаешь. Деде все еще смотрел себе под ноги. – А с папой что они делали? – Не знаю. Говорят, с мужчинами они очень жестоки. Понимаешь, ото совсем другое дело. Впрочем, я увижусь с папой, офицер обещал, что мне разрешат свидание и передачу. Папа не выносит хлеба, у него от хлеба делаются колики. Мама непременно хочет, чтобы я передала ему сухари… Это очень просто, я сама их отнесу. Утки вылезли на траву и прогуливались по утиному, вразвалку, растопырив перепончатые лапы. Одна была особенно говорлива и сердита, совсем как утенок Дональд из мультфильма. Иветта смотрела на нее и смеялась. Какой же она молодец, эта девочка, милая, славная девочка!.. – Ну а с тобой, Иветта? Как было с тобой? Что у тебя спрашивали? – Да так, пустяки… Лейтенант жаловался… – Ах, лейтенант? И молодой? – Да, молодой и блондин, такой же светлый, как я черная. |
