|
– Мама совсем затормошилась… Мадам Валлон не давала ей покоя: – Не стой, Иветта, тебе нельзя стоять. Покупательницы не понимают, что я чуть не лишилась дочери. Деде! Она потеряла пятнадцать кило! Иветта, деточка, сядь, прошу тебя, сядь!.. Мадам Валлон была растрепана, в стоптанных башмаках и не первой свежести халате. Магазин тоже был неприбран, загроможден коробками; повсюду были разбросаны товары, на спинку стула наложили столько вещей, что он упал… В комнате позади магазина от сваленной в углу кучи угля на всем, к чему ни прикоснешься, лежала черная пыль – на кусках ткани, на картонках, на образчиках, уголь скрипел под ногами. А главное, и там, и в самом магазине было полутемно – вместо огромных стекол витрины кое где забили фанерой. – Нас обокрали, – объяснила Иветта, – разбили два стекла и унесли все, что было в витринах. Не везет нам, – с милой улыбкой добавила она. У Андре в груди закипела ярость. Прямо убить хочется эту девчонку! Над ней насмеялись, надругались, ее втоптали в грязь, а она, видите ли, заявляет, что ей не везет! Только и всего… Какая скромность… – А что же с твоим отцом? – спросил он и почти хотел услышать что нибудь страшное, лишь бы вывести ее из равновесия, лишь бы она расплакалась, возмутилась – что угодно! – Папа в Германии. Мы отправляем ему посылки, это разрешено… Но доходят ли они, мы так и не знаем. Она мужественно продолжала стоять и пыталась хоть немножко навести порядок на прилавке. Ногти у нее слишком отросли и цепляли шелк блузки, которую она складывала, чтобы сунуть обратно в коробку, а бескровные пальцы казались еще длиннее. Неизвестно почему, Андре представилась картофелина, пустившая ростки… Обычно Иветта коротко стригла свои густые черные волосы; теперь же они падали на шею неровными, жесткими, прямыми прядями. И сама она тоже словно выросла; голые ноги, худые, бледные, покрытые черными волосами, стали невероятно длинными. Иветта теперь слегка сутулилась, отчего грудь казалась впалой. Улыбка ее поражала по прежнему, но только потому, что была совсем неуместна на таком лице. – Я тоже получил направление в Германию, – сказал Деде, чуть приоткрыв завесу над своей жизнью, – и потому смываюсь. – А куда? – Адрес я не намерен оставлять! – Деде громко захохотал. – Я бы охотно прихватил и тебя, но маки – неподходящее место для больных дам. Впрочем, ты то и в Германию поехала бы безропотно… Он поцеловал руку мадам Валлон, а Иветте по военному отдал честь. Вернулся он уже зимой, в самый разгар зимы. – Как живешь, Иветта? В магазине по прежнему был беспорядок. – Хочешь пройтись по парку? – Конечно, хочу! Она уже сбросила старенький джемпер и надела черное суконное пальто с меховым воротником. Она всегда влезала в пальто, подняв обе руки кверху, как мальчишка, не ожидая, чтобы ей помогли. Спустившись с последних ступенек большой белой лестницы, Иветта спросила: – У тебя все еще нет адреса? – Нет… А ты знаешь что нибудь об отце? – Было только одно письмо, сразу после его приезда в Германию. Он в Берлине, работает по специальности, портным. Это то хорошо. Но он во что бы то ни стало требует теплых вещей и еды… Мы посылаем, что можем. – Вам удается достать все, что нужно? А то ребята из маки подкинут вам чего нибудь! – Нет, на черном рынке достать можно. Но только до папы ничего не доходит. Часть посылок нам вернули… Около детской площадки голая гипсовая женщина зябко прикрывала грудь, изморозь мелкими капельками усеивала ей плечи, и казалось, будто она вся дрожит. |
