К еврейским корням Ленина, точнее, к вакханалии, которая была поднята вокруг этого открытия всего через несколько лет, нам еще предстоит вернуться. Сейчас же важно отметить, что в самом начале тридцатых, когда на поверхности не было вроде бы никаких признаков государственно-партийного антисемитизма, за кулисами, вдали от посторонних глаз, он активно себя проявлял на самом высшем уровне – иначе такое письмо Анны Ульяновой просто не было бы написано. И уж вполне красноречива ссылка сотрудников партийного института на самого товарища Сталина – всуе, без оснований, в таких стенах такие ссылки не делались.

Добавим к этому, что страх, который испытывали сотрудники института, был подогрет еще и событием как бы локального значения. Только что, в начале того же года, был изгнан со своего поста, судим во внесудебном порядке (это не обмолвка, такая тогда существовала официальная формула), исключен из партии и сослан директор ИМЭЛ, академик Давид Рязанов (Гольденбах). Он осмелился выступить и против идеологической монополии Сталина, и против извращения истории, и против уже затеянных к тому времени фальсифицированных судебных процессов (к примеру, против никогда не существовавшей «Промпартии» или «вредителей»-меньшевиков), и против антисемитизма, пока еще как бы негласно процветавшего в среде молодых партийцев и комсомольцев, то есть – тех люмпенов, на которых Сталин и сталинцы уже безошибочно сделали ставку в борьбе за власть[10].

Из многочисленных свидетельств о нараставшем сталинском антисемитизме вспомним и свидетельство из первых рук. Светлана Аллилуева, рассказывая об отношениях между Сталиным и ее матерью, пишет, что отец часто ругался с Надеждой Сергеевной, когда та защищала кого-либо из гонимых евреев. Сталин, утверждает С. Аллилуева, не раз говорил, что история партии – это история борьбы против евреев. Естественно, он имел в виду борьбу с меньшевиками и свою личную борьбу с Троцким, Зиновьевым и Каменевым. Выдавая свои, пока еще не афишируемые, чувства, он даже принципиальную, позиционную конфронтацию окрашивал в национальные тона, видя в своих противниках не просто врагов, но врагов-евреев.

Еще больше подливало масла в огонь то обстоятельство, что эти враги были выше, чем Сталин, хотя бы по части образования, эрудиции, знаний, культуры – они чувствовали свое превосходство и не сомневались, что он сам чувствует то же. Для Сталина это было величайшим унижением, которое он всесильный! живой Бог! – ни при каких условиях не мог оставить без последствий. Вообще, надо сказать, евреям сильно не повезло оттого, что главными врагами Сталина в борьбе за власть после смерти Ленина оказались евреи. Будь на месте Троцкого, Зиновьева и Каменева кто-то другой, не семитских корней, – возможно, многое в последующие годы происходило бы иначе. Хотя бы по отношению к евреям.

Этот довод может кому-то показаться слишком наивным и уж во всяком случае не научным. Но к Сталину, как, впрочем, и к любой крупной фигуре на общественной сцене, нельзя подходить слишком функционально – только как к участнику большой игры в высших эшелонах власти. Он еще и «просто» человек – со своим характером, темпераментом, физическими и психическими отклонениями. Без психологического портрета не существует и политического. Или, во всяком случае, политический будет в таком случае неточен и плосок.

Гнев его копился годами – он обладал кавказским накалом чувств, но и кавказской же терпеливостью, умением ждать. Оттого так долго терпел, уже «разобравшись» с еврейскими претендентами на трон, своих, еврейских же, секретарей – разгони он их всех сразу, пошел бы разговор о Сталине-антисемите.

Еще – на этот счет есть множество свидетельств – его бесило «засилье» еврейских жен в ближайшем окружении, на самом-самом партийном верху.