— Вот это да! — воскликнул Гафрутдинов. — Вот это да, товарищ старший сержант.

И тут мы обратили внимание: он уже пришил к погонам широкую без просветов лычку.

Складанюк прошелся между двумя столами, виляя бедрами, как манекенщица, снисходительно улыбнулся и скрылся у себя.

— Хорошенького помаленьку, — сказал он, покидая нас.

Тут я вздрогнул: отголосок любви шевельнулся во мне. Мне понравилась наша мирная сцена. Понравился Складанюк, красивый и мужественный. Понравилось все.

Я догадался: люблю нашу караулку, ее длинные столы, комнату отдыха, ребят, спящих ночами, словно дети, на ее топчанах. Мне будет горько расставаться со всем этим. Я даже не знаю, сумею ли расстаться.

Под руками стукнуло. Емеля, который долго целился, наконец, не выдержал и нанес решающий, щелчок. Три моих воина слетели с доски, вернув меня на землю.

— Петруха, — сказал я, — тебя-то не занесли в почетный список.

Он пожал равнодушно плечами, и прицелился снова.

— Может, ты на прапорщика готовишься? — поддел я его.

Он не расслышал. Более важное дело занимало его.

— Тебе везде будет хорошо, — сказал я, завидуя ему, и презирая его.

Раздался щелчок, — еще три моих фишки покинули поле… Я ощутил грядущее поражение и подумал: почему это я выше его? Чем я лучше?.. Осадил свою дембельскую гордость и попытался понять.

И понял: я — не знаю.

От этого, наверное, от вида блестящего Складанюка, тоска накатила на меня, и я ждал не дождался, когда пробьет десять, чтобы отправиться на свои сторожевой пост.

Чтобы остаться одному…

В Чапаева я проиграл, — я всегда проигрывал в Чапаева, видно, вояка из меня получился никудышный.

— Эй, — позвал я Гафрутдинова, — подойди-ка сюда.

Тот не заставил просить себя дважды. Видно хорошенько усвоил, как надо откликаться на зов старика.

— Сыграй-ка вместо меня с младшим сержантом, — сказал я, уступая ему место.

Емеля расставлял фишки. Это было не по правилам, — фишки расставляет младший… В Емеле все было не по правилам. Поэтому он и очутился в теплице. Вместо того, чтобы командовать отделением.

— Давай-давай, салага, — поощрительно хлопнул я Гафрутдинова по плечу, — выигрывай.

Он оглянулся на меня смущенно. На его интеллигентном лице выгнанного из университета студента отразилось волнение: он не знал, можно ли выигрывать у старослужащего? Для него это был вопрос вопросов, прочие радости единоборства тут же отступили на второй план.

Я не помог ему, не ответил на его внутренний зов. Пусть выпутывается сам, как может, — на то она и школа жизни.

— Давай, — сказал я, — будущий плантатор. Рази.

У меня не было дембельского календаря, мое время давно вышло. Его не осталось даже на терпение.

Я понимал, что тоска бывает заметна со стороны, и держался из последних сил.

Когда совсем стемнеет, и в казармах кричат на разные голоса: «Отбой!» — я выхожу на пост.

Я — тень. Меня невозможно заметить с пяти шагов. Я — есть, и меня — нет. Сквозь меня можно пройти, настолько я тих и задумчив.

Но вокруг — никого. Страх штыка и приклада отпугивает злоумышленников. Свиньи могут чувствовать себя в безопасности… Сажусь на лавочку, у входа в их казарму, достаю свои «Гвардейские» и курю. Автомат на коленях.

Лавочка низкая, мне удобно прислоняться к стене спиной.