Нелюбин сел под деревом, примостил на коленке полевую сумку, достал тетрадь и карандаш и начал писать. Получилось быстро. В конце Кондратий Герасимович добавил такие строки:

«А если что со мной случится непредвиденное, вроде гибели на фронте борьбы с немецким фашизмом, то прошу тебя, дорогой мой друг и однополчанин, навестить моих родных и все им обо мне самое лучшее рассказать. О том же, что я не нашел Авдея, никому ни словом не проговорись. Тела его мертвого я не видел. Значит, живой. Если же он живой, расскажи ему, что я его искал. Пусть сынок знает, что я его не бросил. С фронтовым приветом — Кондратий Герасимович Нелюбин. Смерть немецким оккупантам! Да здравствует Красная Армия и наша Советская Родина!»

Последние слова он написал не только для военной цензуры, он так сейчас действительно чувствовал. Слова шли от души.

Быстро сложил листок в треугольник, надписал адрес и сунул письмо за голенище. И бойцы, и трофейщики знают, где убитые хранят последние весточки, подумал он уже успокоенно.

До вечера немцы все же провели несколько атак, стараясь выбить из оврага переправившихся через реку. Вначале кидали мины. Но уцелевшие деревья делали минометный обстрел малоэффективным. Потом подвели полевую гаубицу и начали бить вдоль оврага 150-мм снарядами. Но огонь оказался, во-первых, слепым, а во-вторых, корректировщики-артиллеристы вскоре засекли ее, передали точные координаты, и первым же залпом из-за реки гаубицу разнесло в клочья вместе с расчетом.

Спустя какое-то время, когда немцы затихли, прилетела пара Ил-2. «Горбатые» вынырнули откуда-то со стороны города. Видимо, там, на плацдарме штрафников, работала основная группа, а сюда, чтобы не оставлять без поддержки и Седьмую роту, направили пару. Их внимание сразу привлекла деревня и участок дороги к лесному массиву, где то и дело сновали грузовики. Через несколько минут там все горело и плавилось.

Бойцы, утром пережившие бомбежку, стиснув зубы, со злорадством следили за тем, как «горбатые» уходят на очередной вираж, как выбирают цель, ныряют к земле, едва не касаясь верхушек деревьев, и как следом за ними растут огненные вспышки и черные султаны взрывов.

— Молодцы, сталинские соколы! — кричал бронебойщик Овсянников. — Прощаю! Дайте им еще! Все прощаю! Дайте еще, братки!

Письмо лежало за голенищем сапога. Старший лейтенант Нелюбин чувствовал его не только лодыжкой, но и всем существом. Теперь он был готов на все и ничего не боялся. Он знал, что если произойдет самое худшее, что случается с солдатом на войне, он не умрет весь. Душа солдата, пока он следует долгу и принятой присяге, бессмертна. Как и слова, и мысли, запечатленные в наспех набросанном письме. И все это полетит за Днепр, чтобы отыскать тех, кто его помнит и любит и к кому он обратил последний зов и надежду.

Глава десятая

Когда они встретились снова, Воронцов внимательно посмотрел в глаза и спросил:

— Анна Витальевна, скажите, Георгий Алексеевич здесь? — И, не дожидаясь ответа и видя, как вздрогнули ее ресницы и напряглись плечи, сказал: — Мне нужно повидаться с ним. Это очень важно.

— Вы для этого приехали на хутор?

— Нет.