Воронцов машинально сунул руку в карман шинели.

— Сюда не приходят с оружием, — сказал Радовский и вышел из темноты на освещенную часть кельи.

— Здравствуйте, Георгий Алексеевич. Давно не виделись. Отвык от вашего голоса.

— Ты уже лейтенант? — снова спросил Радовский. — Погоны… Тебе идет военная форма, особенно в погонах. В восемнадцатом, когда я бежал на Дон и вступил в Добровольческую армию, мне было примерно столько же, сколько теперь тебе. И погоны были примерно того же достоинства. Но у тебя перспектива гораздо лучшая. Красная Армия наступает на всех фронтах. Немцы уходят.

— А что задержало здесь вас? — спросил Воронцов, чтобы сразу в разговоре все расставить по местам.

Радовский смотрел в окно. Привычка, перешедшая от отца. Он не торопился с ответом. Ведь это и был главный вопрос, которого он ждал от Воронцова.

— Меня задержала здесь родина. Вот такая история, Александр Григорьевич.

— Вы один?

— Нет.

— С группой Юнкерна?

Радовский, конечно же, не ожидал такой осведомленности от человека, в общем-то, случайно заехавшего сюда по пути из госпиталя домой. Но смутило его другое.

— Курсант, давай договоримся. Вопросами терзать меня не стоит. Не следует и относиться как к изменнику. Я всегда воевал за Россию. И ушел из вермахта только потому, что немцы начали воевать не с большевизмом, а с русским народом. Вы можете считать мой поступок дезертирством. Как угодно. Мне уже все равно. Нынешние обстоятельства постараюсь изложить кратко и внятно. Итак, Александр Григорьевич, готов ли ты выслушать историю старого русского солдата, который некогда присягнул на верность Царю и Отечеству, но ни православной Веры, ни Царя, ни Отечества так и не смог защитить?

Они просидели в келье до полудня. То, что услышал Воронцов, больше походило на повесть из книг, отпечатанных дореформенными шрифтами и одетыми в массивные переплеты. Однажды он видел такие в шкафу у институтской подруги, когда та пригласила его с однокурсниками на чай. Перед Воронцовым сидел усталый человек, который потерял почти все, но сохранил веру, родину и семью. Ни с одним, ни с другим, ни с третьим он не мог расстаться. И потому оказался здесь.

— Что касается Юнкерна, то он возглавляет одну из абвергрупп Schwarz Nebel — «Черный туман». Полевая контрразведка. Так официально. В действительности — диверсионный отряд особого назначения. А по сути дела тот же ост-батальон, только с особыми задачами и полномочиями. Год назад мне было поручено сформировать нечто подобное. И я подготовил для «Черного тумана» особую группу. В основном из военнопленных рославльского, издешковского и вяземского лагерей. Вошли в него и казаки сотни атамана Щербакова. Насколько я понял, тебе пришлось иметь дело с ними.

— Да, в первую зиму. Здесь. В Прудках и в лесу.

— Часть из них ушли с фон Рентельном. Этот — из прибалтийских немцев. Человек непростой, профессиональный военный, фанатично ненавидит большевиков. Предан вермахту. Сформировал казачью сотню, с которой отличился в лесах севернее Вязьмы при блокировании партизанских районов. В основном действовал в ближнем тылу Девятой полевой армии. Сейчас свою сотню он развертывает в батальон. Ушел вместе с немцами на Минск. С Пятой танковой. Здесь оставлен Юнкерн. С ним небольшая группа. В том числе бывшие полицейские. Надежные и хорошо знающие здешние места. Вместе с Юнкерном в составе группы и наш общий друг, твой и мой бывший начштаба Турчин.

— Владимир Максимович здесь?

— Здесь.

— Пути войны извилисты и замысловаты.

— Уж очень извилисты.

— А разве у тебя, Курсант, все складывается ладно? Ты, кажется, и в плену побывал?

— Побывал.