В траншее повисла тишина. Разговор двух офицеров ничего хорошего не сулил ни самим офицерам, ни сгрудившимся вокруг них бойцам.

— А зачем — консервную банку? — тихо проговорил капитан-артиллерист.

— Чтобы баланду хлебать. У тебя же котелка нет. Погибнешь сразу. От голода околеешь.

— А ты что, был в плену? Говоришь так…

— Был. И в плену был, и в лесу был, и в штрафниках ходил. Так что, капитан, возьми себя в руки, найди оружие и давай думать, куда прорываться будем. Всем приготовиться, проверить оружие и распределить между собой раненых. Готовность — пять минут. Исполнять!

Национальные, расовые, религиозные условности для пули были пустым звуком. Она не знала никаких границ. Свобода, не ограниченная ничем. Было от чего прийти в восторг. Хотя изготовлена она была в германском городе, на военном заводе. Она уже забыла, когда это произошло. Кажется, в 1936 году. Ну да, в тридцать шестом. Ведь на тыльной части гильзы, которую она покинула в ту памятную ночь, вылетев в пространство войны через тесный канал Schpandeu, имелась маркировка: «р25 s* 10 36». Гильза — это не просто оболочка, кусок ненужного теперь уже металла, о котором можно не вспоминать. Гильза — часть родины. Так же, как и Schpandeu. Они дали ей силу и жизнь. И это была не просто жизнь, а жизнь среди смерти.

Глава четырнадцатая

Когда в стороне станции все утихло, Бальк вывел русскую из ущелья. Теперь он знал, что ее зовут Анной. Его это несколько удивило, потому что точно так же звали его двоюродную сестру, которой было двенадцать. Она еще училась в школе и жила с семьей в соседнем городке. Старший брат Анхен Норберт Тепельман был призван еще в сорок первом и воевал на Южном фронте в одной из горно-стрелковых дивизий вермахта.

Русская хорошо понимала Балька. Он это понял сразу по ее глазам и реакции на его фразы. В Германии она жила около года и уже сносно говорила по-немецки. Бальк узнал, что прибыла она из-под Новгорода. Это в полосе действий группы армий «Север». Работает в порту. Живет в бараке рядом с бараком французов.

Анна сильно отличалась от тех девушек, которых Бальк видел в России, проходя маршем по деревням и небольшим городкам. Когда батальон останавливался на временный постой где-нибудь вблизи деревни или занимал оборону по берегу речушки или на опушке леса, им тут же зачитывали приказ: из расположения роты ни шагу, любые контакты с местными жителями будут караться как воинское преступление. Это останавливало самых рьяных, знавших толк и в сале, и в самогоне, и в русских женщинах. Даже фельдфебель Гейнце, самый неукротимый и самый опытный по этому виду трофеев, только издали поглядывал на серые, землистые кровли дальних или ближних домов и посмеивался. Конечно, он вскоре увиливал из расположения. Повод, как всегда, находился. И назад возвращался в полночь, не раньше. Бросал под голову узел, от которого вкусно пахло домашними припасами, и тут же засыпал сном праведника. Но такие вольности были позволены немногим. Даже не все ветераны отваживались нарушить приказ старика. Просто Гейнце было наплевать, вручат ему от имени фюрера очередной крест или отменят перед строем.

А теперь в один миг упали все преграды. Формально фузилер Бальк нарушил не просто один из запретов нацистов, но и законы Рейха, вступил в интимную связь или физическую близость с неарийкой, представительницей низшей расы. Он не знал, как это назовут в полицейских следственных документах и на судебном разбирательстве. Но если их поймают здесь, в этой пещере у ручья, им конец. Анну просто изобьют до смерти, уже потому, что она, возможно, приняла его семя. А его, в лучшем случае, после суда отправят назад, на Восточный фронт, в «отряд вознесения».

— Анна, нам нужно уходить отсюда немедленно, — сказал он и начал быстро собирать ранец.