|
З – ский, говоря о жене г. N.? Возбудить к ней участие? Но как же это участие могло выразиться, когда ее имя не было названо? Задумались мы и только покачали головой при мысли о непрактичности писателей и редакторов. И, должно быть, не нам одним приходили в голову такие мысли. Недели через две в 15 № «Московских ведомостей» появилось письмо к редактору такого содержания. «Не иначе, говорит, как в видах христианской любви вы сообщили известие о жене, требуемой мужем по этапу. Действительно, о ней жалеют и хотят помочь ей; но кто она и где она? Как добрый человек и христианин, примите, говорит, на себя труд указать место ее жительства». В ответе на это письмо редактор оказался человеком чувствительным: он назвал письмо трогательным и сказал, что жена г. N. называется Акулииою Варфоломеевной Кащеевою, живет на Сретенке, в доме купца Сазикова, в квартире Матвея Филипповича, и должна отправиться через неделю. К сему редактор счел нужным присовокупить: «Мы слышали, что, по распоряжению начальства, эта несчастная женщина снабжена тем, что может облегчить ей предстоящее путешествие. Говорят, ей даны тулуп и лошадь»[43 - «Письмо к редактору» за подписью «Русский» и упомянутый ответ на него были помещены в «Московских ведомостях» 17 января 1859 г. (№ 15). Итог описанной истории подводила редакционная «Заметка» (МВед, 1859, № 24, 28 января), извещавшая, что «данная сему делу гласность если не могла изменить законной развязки, то по крайней мере облегчила участь женщины. Мы слышали, что перед выходом из Москвы она получила от разных лиц 103 руб. на дорогу и полушубки для своих детей» (с. 184).]. Заметьте, что со времени первого объявления до этого письма и редакторской приписки прошло две недели, в продолжение которых благодетельные москвичи рвались всеми силами души своей помочь несчастной, но не знали, где она, не знали даже, не миф ли она вместе с г. Д. З – ским!.. Что мешало в первом же извещении объявить ее имя? Неужели и тут были какие-нибудь помехи, не зависящие от редакции? Нет-с, быть не может: тут во всем виновата единственно ваша привычка к отвлеченности и совершенное отчуждение от жизни. Вы очень чувствительны; услышавши о несправедливости, вы начинаете громко кричать; узнав о несчастии, горько плачете. Но вы как-то умеете возмущаться против несправедливости вообще, так же как умеете сострадать несчастию в отвлеченном смысле, а не человеку, которого постигло несчастье… Оттого все ваши рассуждения и отличаются таким умом, благородством, красноречием и – непрактичностью в высшей степени. Вы до сих пор разыгрываете в вашей литературе (скажу не как Хлестаков[44 - …помести их в свою литературу… – слова из письма Хлестакова Тряпичкину («Ревизор» Н. В. Гоголя, д. 5, явл. VIII).]) каких-то чувствительных Эрастов:[45 - Эраст – герой повести Н. М. Карамзина «Бедная Лиза» (1792).] как будто исполнены энтузиазма и силы, как будто что-то делаете, а в сущности все только себя тешите и – виноват – срамите перед нами, простыми провинциальными жителями.
Я надеюсь, что вы моими жесткими выражениями не обидитесь, как и я не обиделся вашим замечанием о моем первом письме – относительно «Литературного протеста»[46 - В «Проекте протеста против «Московских ведомостей», следовавшем в № 1 «Свистка» за первым «Письмом из провинции» «Д. Свиристелева» (о содержании письма см. выше примеч. 17 к стихотворению «Наш демон»), оно было названо «дерзким и нимало не остроумным». Оба фельетона принадлежали Добролюбову.]. Бог с вами: бранитесь сколько хотите – только представьте и мое мнение на суд публики. Она рассудит… Что касается до гласности, которой вы хвалитесь, то я о ней еще поговорю с вами. О ней можно много говорить, а я еще только начал. |
