Картина, увиденная им в Огурдино после возвращения, оказалась не для слабонервных: многие дома сгорели, остались одни головешки. Храповцы отомстили с лихвой: Углева повесили на столбе, многих баб изнасиловали, скот угнали. Ну, и главное – сожгли амбар с зерном.

Правда, редкие очевидцы утверждали, что перед этим несколько груженых подвод уехали в неизвестном направлении. К такому же выводу пришел и Илюха Гимаев после того, как полдня обследовал пепелище:

– Пожар для отвода глаз, увезли зерно храповцы, зуб даю.

Среди трупов было найдено тело и самого атамана, Гришки Храпа.

Неожиданно поблизости раздался треск. Капитолина отпрянула в сторону, прикрывшись тут же лежащим сарафаном, а Павел перевернулся и вскочил на колени. Среди редкой осенней листвы он разглядел на соседней березе пьяно улыбающегося скотника Никифора Цыпкина. Под наблюдателем трещали ветки, он вот вот мог свалиться, но, похоже, ради только что увиденного стоило рискнуть здоровьем.

Кныша как ветром сдуло, он кинулся к березе и принялся трясти ее что было силы. Скотник с треском свалился. Не давая ему возможности опомниться, тысячник накинулся на него, нанося удар за ударом. Никифор прикрывал голову, но по причине пьяного состояния не поспевал за тысячником. Очень скоро губы скотника превратились в кровавую лепешку, глаз заплыл, а из носа побежала кровь.

– Я покажу тебе, как подсматривать, гляделки то твои выкорчую…

Подскочившая Капитолина кое как оттащила Павла от поверженного противника. Зажимая окровавленные губы и нос, вмиг протрезвевший Цыпкин выплюнул выбитый зуб, кое как поднялся и, хватаясь за стволы молодых березок, отошел на безопасное расстояние. Оттуда прогнусавил:

– Ничо, тысячник, разберемся, когда Ромка узнат, кто его бабу в дойки чмокат, значитца… пока он на тракторе пашет… Ишь, хорошо пристроился! Тебе кердык… тысячник… Так и заруби себе на носу. И тебе, Капка, не поздоровится! Уж я постараюсь.

Павел рванулся было к Цыпкину, да Капитолина удержала, почти повиснув на нем. Когда Никифор скрылся за кустами, Павел несколько раз ударил в сердцах по стволу березы, потом опустился на корточки, навалившись на тот самый ствол.

– У у у! Гнида! Разорву! Зачем ты мне помешала?!

– Ты его убить мог!

– И убил бы… Да за такую ухмылочку… убить мало!

Надев сарафан, Капитолина взглянула на него серьезно:

– Зачем грех на душу брать? Ты никак Ромку мово испужался? Дак я с ним поговорю…

– Что? Поговорю?… Испугался?… Вот еще! – хмыкнул Павел, про себя заметив, что Капитолина не так далека от истины. – Если на то пошло, то я его и посадить могу, к ногтю, так сказать. Пусть только взбрыкнет! А ты – испугался! Выбирай выражения!

– Ой, Павлуша, – испуганно запричитала Капитолина. – Не сажай, прошу тебя! Умоляю! Давай как нибудь по хорошему уладим…

– В общем, так, – поднимаясь и отряхиваясь, подытожил Кныш. – Ничего специально улаживать не надо. Пусть идет, как шло… И с мужем говорить ни о чем не надо. Поглядим, кто первый высунется. У того и голова с плеч. А пока молчим оба, будто ничего и не случилось.

– Ас Никифором точо?

– С этим навозным жуком? Я с ним быстро разберусь! Он же пьянь не просыхающая! Ему самогонки плесни, он и заткнется.

– Хорошо, коли так…

Он нежно поцеловал ее на прощание, и они разошлись в разные стороны.

* * *

Нестор Фомич, родной брат Петра Лубнина, степенно погладил бороду и подошел к большому столу, за которым все домочадцы его уже ждали – не садились. Не дай бог – усесться раньше тятьки за стол! Возьмет половник, да так съездит по лбу, что искры из глаз посыплются.