— На это мы и подписались, Питер, — указывает девушка.

   — Ну и пусть, а я не буду, — произносит товарищ за спиной.

   У него оливковая кожа, на нем коричневая рубашка — он единственный переходник из Товарищества. Его щеки блестят от слез.

   — Ты должен, — говорит Кристина, — или провалишь инициацию. Ну же, все будет хорошо.

   — Нет, не будет! Я лучше буду бесфракционником, чем мертвецом!

   Товарищ качает головой. В его голосе паника. Он продолжает трясти головой и смотреть на крышу, которая приближается с каждой секундой.

   Я с ним не согласна. Я лучше буду мертвой, чем опустошенной, как бесфракционники.

   — Ты не можешь его заставить, — говорю я, глядя на Кристину.

   Ее карие глаза широко распахнуты, а губы сжаты так сильно, что изменили цвет. Она протягивает мне руку.

   — Возьми, — произносит она.

   Я поднимаю бровь, собираясь сказать, что мне не нужна помощь, но она добавляет:

   — Я просто… не смогу, если меня кто-нибудь не потащит.

   Я беру ее за руку, и мы встаем на краю вагона. Когда он пролетает мимо крыши, я считаю:

   — Раз… два… три!

   На «три» мы выпрыгиваем из вагона. Мгновение невесомости, и мои ступни врезаются в твердую землю, а голени пронзает боль. Из-за жесткого приземления я растягиваюсь на крыше, прижатая щекой к гравию. Я выпускаю руку Кристины. Она смеется.

   — Это было забавно, — говорит она.

   Кристина легко вольется в ряды лихачей — искателей острых ощущений. Я смахиваю камешки со щеки. Все неофиты, кроме товарища, оказались на крыше, с тем или иным успехом. Правдолюбка с кривыми зубами, Молли, морщится и держится за лодыжку, а Питер, правдолюб с блестящими волосами, гордо улыбается — должно быть, приземлился на ноги.

   Затем я слышу вопль и поворачиваю голову в поисках источника звука. Лихачка стоит на краю крыши, смотрит вниз и ревет. Лихач обнимает ее сзади, чтобы не упала.

   — Рита, — повторяет он. — Рита, успокойся. Рита…

   Я встаю и выглядываю за край. На мостовой под нами лежит тело; девушка с руками и ногами, изогнутыми под неестественными углами; ее волосы веером раскинулись вокруг головы. У меня сосет под ложечкой, и я перевожу взгляд на рельсы. Не все справились. И даже лихачи не в безопасности.

   Рита падает на колени, всхлипывая. Я отворачиваюсь. Чем больше я буду смотреть на нее, тем вероятнее расплачусь сама, а я не могу плакать перед этими людьми.

   Я говорю себе как можно строже, что здесь так заведено. Мы совершаем опасные поступки, и люди умирают. Люди умирают, и мы совершаем следующий опасный поступок. Чем скорее я усвою урок, тем больше у меня шансов пережить инициацию.

   Я больше не уверена, что переживу инициацию.

   Я говорю себе, что досчитаю до трех, а когда закончу, продолжу свой путь. «Раз». Я представляю тело девушки на мостовой и содрогаюсь. «Два». Я слышу всхлипы Риты и неразборчивые утешения парня за ее спиной. «Три».

   Сжав губы, я отхожу от Риты и края крыши.

   Локоть болит. Я задираю рукав, чтобы его осмотреть; рука дрожит. Кожа содрана, но крови нет.

   — Ого! Какой скандал! Сухарь обнажил кусочек тела!

   Я поднимаю голову. Сухарь — кличка альтруистов, а я здесь единственная альтруистка.