– К счастью, у Элизабет не зеленые глаза, – сказал он, – а то кто-нибудь из доброжелателей мог бы подумать, что она – ваша дочь!

Молодая женщина подняла на него свои искрящиеся глаза.

– Пожалуй, подобные шуточки дорого бы вам обошлись, если бы Феликс был тут рядом! – заметила она. – Тем более что в последнее время, кажется, он частенько теряет чувство юмора!

– Кстати, у вас есть от него новости?

– Да, вчера вечером! Но знаете, Гийом, пойдемте лучше ко мне, поболтаем немного, а Мари в это время покормит всех этих голодающих!

То, что Роза называла своими апартаментами, была небольшая комнатушка, вклинившаяся между кухней и большой залой, обставленной по последней моде, служащей одновременно и столовой, и гостиной, где она удовольствовалась тем, что поменяла украшения, добавила красивую мебель, удобные стулья, ковры на стены и два роскошных ковра на пол, благодаря которым старые плитки казались усыпанными цветами. «Уголок» баронессы был отделан деревянными панелями, образующими шкафы вдоль стен. Там размещались изысканная столовая посуда, фарфор, фамильное серебро и там же стояли скромное бюро, маленькое креслице, два стула и этажерка для хранения книг и папок. Подобная мебель скорее подошла бы к убранству кабинета нотариуса, чем будуара очаровательной женщины. Но здесь она хранила папки с бумагами, счета, амбарные книги и всю бухгалтерию по своей сельскохозяйственной деятельности. На соседнем столике стояла лампа с масляным фитилем, лежала кипа разобранных бумаг, счетов и деловых пи-сем, лишь маленькая вазочка из старинного фарфора, переполненная розами, придавала женственности этому скромному и строгому жилищу.

Войдя к себе в комнату, мадам де Варанвиль упала в кресло рядом с бюро, вытирая обратной стороной ладони пот со лба. Гийом присел на стул.

– Расскажи мне о Феликсе! Надеюсь, новости хорошие?

– И да, и нет. Я и сама не знаю, что подумать. Он говорит, что ему не хватает нас – меня, детей, дома, что он собирается оставить службу на флоте. Разумеется, для меня – это скорее приятная новость. Но с другой стороны, у меня такое впечатление, что он несчастен…

– Он на что-нибудь жалуется?

– Нет, вы же его знаете. Он ни за что на свете не стал бы беспокоить меня, но я все равно чувствую, что что-то не так. Пожалуй, это мысль об отставке. Слишком уж он любит море и корабли, чтобы думать об этом всерьез… Уверяю вас, мой друг, я даже не знаю, что и подумать.

Миловидное круглое личико, свежесть и искренность которого, так же как и прекрасные лучистые зеленые глаза, придавали столько очарования, вдруг сделалось грустным, и это растрогало и огорчило Тремэна, потому что напомнило ему мордашку Элизабет в те минуты, когда она была печальна. По отношению к Розе, такой отважной и веселой во всех ситуациях, он испытывал чувства старшего брата, и потому он не мог спокойно отнестись к ее переживаниям:

– Вы так любите своего дорогого Феликса! В этом – ваша беда… Почему вы не оставляете за ним права вернуться к семейному очагу? Почему бы ему и в самом деле не пожить спокойно с детьми и с вами под крышей родного дома?

– Признайтесь, Гийом, – пожала плечами молодая женщина, – но только скажите правду, как вы его представляете на этом месте, уткнувшегося носом в счета и бумаги, принимающего фермеров или арендаторов, отправляющегося на базар, чтобы купить скотину или нанять слуг?

– Ну, я то к этому привык! Так почему бы и ему тоже не привыкнуть? Ну, ладно, откуда пришло письмо?

– Из Бреста. Его корабль стоит на починке в Панфельде, но он не имеет права его покинуть, впрочем, он не сообщает, почему.