…А ковш раз за разом опускался и плющил крышу сгоревшей машины.

…Нови рат, братушки, нови рат… Р-р-раз! Ковш ринулся вниз… заскрежетало рваное железо, брызнули, прошуршали, обожгли воду хрумкие брызги пережженной краски… Р-раз! — ковш рванулся вверх… Изуродованный кузов машины подпрыгнул, как огромная лягушка… Раз!

Раз! Раз!

Бородатый вытащил из кармана флягу, зубами вырвал пробку и выплюнул ее в ржавую тину на берегу… Он пил, и кадык ходил вверх-вниз… вверх-вниз… И маленький серебряный крест подпрыгивал на заросшей груди.

— Нови рат, братушки, нови рат.

Бородатый сунул флягу под сиденье, засмеялся, ощерив крепкие зубы, занес ковш. Шесть стертых клыков обрушились на кузов машины.

— Вечна спомен, братушки.

Двадцать восьмого декабря, в 19:28, над Кремлем спустили советский флаг… привет, сержант Егоров… привет, сержант Кантария. К окрестностям города Вуковар вышел волк… завыл. Летел снег. Луна, сволочь, висела, как игрушка на елке.

Кажется, был девяносто первый. Но журналист Мукусеев его почти не запомнил — конец девяносто первого и весь девяносто второй он провел в клиниках. Был уже готов к тому, что вот-вот на свет божий покажется струна с напыленной алмазной крошкой и два веселых хирурга, подначивая друг друга, вспоминая, как вчера подпоили и трахнули Светку, возьмутся за пластмассовые ручки на концах струны… Пила Джигли перерезает ногу за десять секунд.

АМ-ПУ-ТА-ЦИЯ.

— Вера, таз! И пятьдесят капель доктору — у него после вчерашнего ручки чего-то не того.

— Да ладно тебе… давай пили, дохтур.

До изобретения мистера Джигли дело, слава Богу, не дошло. Ногу Мукусееву спасли. Председатель ВС России чеченец Хасбулатов нашел деньги на лечение Владимира в Германии.

Но девяносто первый год для Владимира Мукусеева «вылетел» начисто… И девяносто второй тоже. В марте 93-го они собрались дома у Виктора Ножкина на Аргуновской — на его день рождения. Был солнечный день. На стене висела фотография Виктора. И гитара Виктора. И казалось, что Витька сейчас позвонит и скажет: «Чуть-чуть задержусь, мужики. Начинайте без меня. Тока все не выжрите».

Был солнечный день. Летел, натянутый на колки марта, ветер. А чуда, конечно, не произошло — Виктор не позвонил.

Выпили по первой. Как водится, за здоровье… По второй. Холодный мартовский ветер в солнечном беспределе гнал по улицам троллейбусы… Булат Окуджава в сером пиджаке пил пиво на Арбате. Генерал Роберт Вуоп — четыре звезды по натовскому погону, аккуратный седой ежик и белая улыбка в сорок восемь зубов — сказал: а Вуковар?

— А Вуковар? Вуковар! Вуковар!

И в Вуковар вошли волки. На чистых белых клыках блестела слюна. Они шли резать…

Выпили по третьей — за скорейшее возвращение домой. И Костя Тарасов взял в руки гитару. И запел: «На поле танки грохотали…» Он запел это без всякого умысла. Конечно, без умысла. А Галина переменилась в лице. Она переменилась в лице, сделалась белой — ни кровинки.

— Что же вы их хороните? — тихо, почти шепотом, сказала она. — Что же вы хороните-то их?!

Гитара смолкла. Тихо стало в комнате. Так тихо, что слышно стало капель за окном. Костя замер и даже забыл закрыть рот.

— Галя! — начал было он, но Галина перебила:

— Они живы! Они живы, понял? Я верю в то, что они живы. А вы? Вот вы, такие крутые, умные, значительные — журналисты и даже депутаты… Что вы сделали, чтобы их найти?

И Мукусеева обожгло — а ведь она права! Она полностью права: когда случилась беда с Витькой и Геннадием, ты заболел и год с лишним провалялся по госпиталям… Но сейчас-то ты в порядке.