Джинн поднялся на восьмой этаж, вышел из лифта, громко, с лязгом, закрыл стальную дверь. И стремительно, бесшумно, переместился к двери своей квартиры. Если внутри кто-то есть, то он — этот кто-то — обязательно подойдет взглянуть в глазок… Никто не подошел. Выждав несколько секунд, Джинн вставил узкий, очень сложный сейфовый ключ в прорезь замка.

Умом он все понимал, но верить в то, что происходит, не хотелось. Переворот? А как же принципы демократии? Железные и незыблемые? То, ради чего ложились под танки в 91-м? Он не был наивным, уже прошел довольно жестокую и циничную журналистскую и депутатскую школу… и все же было очень противно… Москва, говоришь, Третий Рим?

Он пытался дозвониться до Руцкого, до Хасбулатова. Это оказалось невозможно. Он пытался дозвониться до директора СВР Евгения Прямикова. Это тоже оказалось невозможно.

Он позвонил вдове Виктора Галине и даже встретился с ней, но не решился сказать правду. Потом долго корил себя за это.

На телевидении кипели страсти и он со своей «югославской темой» оказался вовсе не нужен… Ты что, Володя, — сказали ему, — охренел в атаке? Кому, на хер, это сейчас интересно? Ты, бля, давай-ка лучше включайся в реальную работу — коммуняк нужно добивать. Слабо, депутат народный?

На второй день своего возвращения он побродил по Москве… У «Краснопресненской» были толпы, на Смоленской площади были толпы… и на Тверской… и у Белого дома. Линии АТС-1 и АТС-2 были перегружены. И дело шло к крови. Лезли в голову строки Галича:

Опять над страною пожары,

И рыжее солнце в крови.

Но это уже не татары.

Похуже Мамая — свои.

В тот вечер, вернувшись домой, он основательно выпил. Лег и мгновенно уснул. Спал беспокойно, ворочался. А жена тихонько сидела рядом, гладила по щеке и догадывалась обо всем, чего он не рассказал.

Мукусееву снились югославские виноградники и старики с коричневыми лицами и натруженными руками. И облака. И зеленая кромка гор. И солнце, всходящее над горами. А на другой день в Москву вошли танки.

К себе домой.

Он вошел и сразу понял, что никакой опасности нет, что с тех пор, как полгода назад он вышел из квартиры, сюда никто не входил. На полу и мебели лежал слой пыли, стоял устойчивый запах нежилого помещения.

Джинн возвращался из командировок много раз. Каждый раз он удивлялся, откуда берется пыль в помещении с закрытыми наглухо окнами. Каждый раз, входя в квартиру, он первым делом распахивал окно или форточку. Сегодня это было невозможно.

Он поставил сумку на пол, не разуваясь, прошел в кухню, опустился на стул. Мгновенно, остро, ощутил чудовищную усталость. За последнюю неделю он пересек с чужими документами четыре государственные границы. Петлял, путал следы. Летел самолетом, ехал поездом, автобусом, автостопом, плыл паромом. Он спал урывками. Ночевал в мотелях, на вокзалах. Одну ночь провел у проститутки в Варшаве, двое суток болтался в Питере, ночь дремал в кабине КамАЗа… И вот он дома. Он любил возвращаться из командировок. Длительных и не очень. Раньше его встречала Вера… Кого, интересно, она встречает теперь?

Раньше, возвращаясь, он ощущал себя в безопасности… Джинн заглянул в нутро открытого, обесточенного холодильника. Ни хрена там не было, кроме бутылки виски. Эту бутылку «балантайна» он купил год назад в «дьюти фри» брюссельского аэропорта Завентем. Он подкинул бутылку на руке, свернул пробку и налил виски в кофейную чашку.

С возвращением, майор! С возвращением, убийца! Виски сразу ударило по голове, он «поплыл». Он прошел в комнату, завел будильник на час, потом подумал и перевел стрелку на полдень. Из-за батареи вытащил «заставу» модели «70». Передернул затвор, выключил предохранитель.