— Ты с призраком разговаривала? — Ник снова был рядом, выключил свет в коридоре и вместо него включил свой фонарик.

Я кивнула. Ник никогда не сомневался, что я могу видеть призраков, скорее наоборот. Уже в четыре года (мне было восемь) он защищал меня изо всех сил, если кто-то не верил мне. Тетя Гленда, например. Мы каждый раз ссорились, когда она шла с нами в Harrods, где я разговаривала с симпатичным швейцаром в униформе — мистером Гриззли. Поскольку мистер Гриззли уже пятьдесят лет как умер, никто, конечно, не мог проявить должного понимания, когда я останавливалась и начинала рассказывать о Виндзорах (мистер Гриззли был горячим поклонником королевы), о слишком дождливом июне (погода была второй любимой темой мистера Гриззли). Многие смеялись, некоторые называли детскую фантазию «божественной» (что они обычно подчеркивали еще тем, что взъерошивали мне волосы), некоторые просто качали головой, но никто не раздражался так, как тетя Гленда. Ей было неловко, она пыталась меня оттащить и ругалась, когда я упиралась ногами, говорила, чтобы я брала пример с Шарлотты (которая, кстати, уже тогда была само совершенство — у нее даже заколка для волос никогда не слетала), и — что было самым бессовестным — грозила лишить меня десерта. Но хотя она всегда приводила в действие свои угрозы (а я любила десерт в любом виде, даже сливовое пюре), я просто не могла пройти мимо мистера Гриззли. Каждый раз Ник пытался мне помочь, умоляя тетю Гленду отпустить меня, ведь у бедного мистера Гриззли нет больше никого, с кем бы он мог поболтать, и каждый раз тетя Гленда обезоруживала его, говоря сладким голосом: «Ах, малыш, когда ты наконец поймешь, что твоя сестра просто хочет быть в центре внимания? Нет никаких призраков! Или ты видишь здесь кого-нибудь из них?» Ник каждый раз вынужден был печально покачать головой, а тетя Гленда при этом победно улыбалась.

В день, когда она решила никогда больше не брать нас с собой в Harrods, Ник внезапно изменил свою тактику. Крохотный, пухлощекий (ах, он был таким хорошеньким, когда был маленьким, и при этом восхитительно шепелявил!), он встал перед тетей Глендой и закричал: «А знаешь, что мне сейчас сказал мистер Гриззли, тетя Гленда? Он сказал, что ты — злая распочарованная ведьма!» Конечно, мистер Гриззли ничего подобного не говорил (для этого он был слишком воспитан, а тетя Гленда была слишком ценной клиенткой), но моя мама накануне вечером сказала что-то похожее. Тетя Гленда сжала губы и, взяв Шарлотту за руку, гордо удалилась.

Дома потом произошел ужасный скандал (мама разозлилась, что мы одни должны были добираться домой, а тетя Гленда сделала заключение, что распочарованная ведьма исходит от мамы), и в конечном итоге нам не разрешалось больше ходить с тетей Глендой за покупками. Слово «распочарованная» мы в семье охотно используем, между прочим, до сих пор.

Когда я стала старше, я перестала рассказывать всем, что я могу видеть вещи, которые они не видят. Это самое умное, что можно было сделать, чтобы меня не считали сумасшедшей. Только перед братом и сестрой и еще перед Лесли мне никогда не нужно было притворяться, потому что они мне верили. Насчет мамы и бабушки Мэдди я не была до конца уверена, но они хотя бы никогда не смеялись надо мной. Так как у бабушки Мэдди время от времени были видения, она наверняка точно знала, как чувствуешь себя, когда тебе никто не верит.

— Он симпатичный? — шепнул Ник. Конус света от его фонарика танцевал по ступенькам.

— Кто?

— Ну, призрак!

— Ничего так, — пробормотала я правдиво.

— А как он выглядит?

— Очень мило. Но он думает, что он страшно опасный!

Пока мы на цыпочках спускались на второй этаж, на котором жили тетя Гленда и Шарлотта, я описала Ксемериуса так хорошо, как могла.