Какое-то время он просто смотрел на нее. Селия затаила дыхание. Она понимала, что наступил решающий момент и Энтони вот-вот откроет ей правду.

До нее доходили слухи, что он шулер и мошенник. Селия никогда этому не верила. Однако ей казалось странным, что Энтони так необыкновенно удачлив в игре, в то время как все остальные, включая ее брата Дэвида, проигрывали ровно столько же, сколько выигрывали. В чем заключался секрет Энтони? Могли он плутовать в игре? Селия не верила в это, и все же… Если бы он и впрямь был шулером, признался бы он ей в этом? Нет, он не настолько ей доверяет.

– Я умею считать карты, – сказал он наконец.

Селия нахмурилась:

– Считать карты? И так известно, сколько их всего.

– Я запоминаю, сколько и каких именно карт каждой масти уходит во время игры и сколько еще осталось в колоде, – объяснил он. – В течение всей игры.

Мгновение Селия соображала, как это понимать и как это помогает ему выигрывать.

– Правда? Неужели вы можете все это запомнить? Или вы смеетесь надо мной? – не поверила она.

Энтони объяснил, что вначале просто наблюдал за игрой других и играл, не придерживаясь какой-либо системы, играл как Бог на душу положит. Тогда он часто проигрывал, однако ему хватало благоразумия ставить на кон только мелкие суммы. Но по мере того как колода у него в руках сокращалась, его ставки становились все больше, он запоминал, какие карты были отыграны, а какие все еще находились в игре.

– Это поразительно. – Селия была ошеломлена.

Его лицо вытянулось.

– В этом нет ничего поразительного.

– Есть, – настаивала она.

Энтони криво усмехнулся:

– Из-за этого проклятого умения, когда я был мальчишкой, меня исключили из трех школ. Все были уверены, что я жульничаю. А я был чересчур горяч. Болезненное самолюбие не позволяло мне дать выиграть другим. Преподаватель математики заявил, что мне не победить его, но я, болван, его обыграл. Он так разозлился, что написал моему отцу, и вскоре меня выгнали из школы. Точно так же дело обстояло со всеми школами, где я учился.

– Но почему вы не рассказали обо всем отцу? Разве он не был расстроен, что вас обвиняли в том, чего вы не совершали?

Энтони ссутулился и облокотился на подушку. Он сидел, подпирая рукой щеку, глядя на карты.

– Вот вам ответ на ваш вопрос, дорогая моя: моего батюшку не особенно интересовало, каким образом и при каких обстоятельствах я выиграл у преподавателя в карты. Главное, что его заботило, – сам факт, что меня обвинили. Потому что это, видите ли, позорило его имя. – Энтони горько усмехнулся. – Сидя сегодня за карточным столом, я даже не старался выиграть. Я хотел дать фору Перси. Но он такой болван, что ни разу не воспользовался предоставленным ему преимуществом.

– Теперь я буду играть в вист только с вами – и больше ни с кем.

– Я не люблю играть в вист.

– Должны полюбить. С вашими способностями мы смогли бы оставить Дэвида и мистера Перси без гроша.

– Я играю не затем, чтобы пустить кого-то по миру.

– Но Дэвид это заслужил, – пробормотала она. – Значит, вы собрались уезжать лишь из-за того, что умеете делать то, что, кроме вас, никто не умеет?

– Я собираюсь уехать, потому что не хочу, чтобы меня снова назвали шулером. И потому что… – Он колебался.