Его самого там не было, но под верстаком я обнаружил крысу размером с собачонку, игриво грызущую зеленоватый кусок хлеба. Чтобы обратить ее в бегство, пришлось швырнуть в нее тостер. Я не нашел никаких следов почти готовой, как я надеялся, работы. Ничего. Перед уходом я вымыл несколько тарелок и оставил записку, в которой умолял Штына связаться со мной.

Канун Рождества выпал на субботу, и Анна с Сарой внезапно спохватились, что у нас нет елки. Решив исправить положение и где-нибудь похитить деревце, они ушли на дело. Пока их не было, заявился неожиданный гость.

— Робби! Заходи, заходи! Какой приятный сюрприз!

На нем был длинный темный плащ, как у тех школьников, что подражают наемным убийцам. Он заглянул мне за спину:

— А Сара дома?

— Зыкий плащ! Она ушла за елкой.

— А Мо дома?

— Ушел вместе с ней. Ты остаешься?

— А эта твоя новая девушка? Она дома?

— Анна? И она с ними. Похоже, они сбились в шайку-лейку.

— Пап, мы уже не говорим «шайка-лейка». И «зыкий» тоже.

— Ну да, разумеется. Заходи и позволь-ка мне снять с тебя этот чудесный плащ.

Мы прошли в гостиную и сели. Я предложил ему пива — да-да, знаю, перестарался. Он предпочел стакан шипучки. Я нашел какую-то древнюю бутылку, но Робби пожаловался, что из нее вышел весь газ. Я спросил его, как там мама, как там Люсьен и как там Клэр; он отвечал односложно. Он сидел и непрерывно стукал одним башмаком о другой. Хоть я и работаю на молодежную организацию, в беседах с подростками я не силен, даже если это мои собственные дети. Честно говоря, вообще не шарю в этом деле: печально, но факт. Им исполняется тринадцать, и они на семь лет уходят в Долину Бесов. Я в курсе, что некоторым не удается вернуться даже к тридцати трем и трем в периоде, но большинство годам к двадцати выбирается из этого лихолесья, искрясь самородками здравомыслия.

Затем Робби огорошил меня, буркнув:

— Можно я останусь на Рождество?

— Здесь? Ты хочешь остаться здесь?

— Да.

— Конечно можно, Робби. Разумеется. Тебе всегда здесь рады, и ты это прекрасно знаешь. Что-то стряслось дома?

— Ничего. Но в прошлом году это был какой-то кошмар, понятно? Люсьен и его стряпня. Он планирует все на три дня вперед. Уже начал. Есть можно только то, что он скажет и когда скажет. Даже если тебе хочется хлопьев, понятно? Рождество должно быть идеальным, а я должен снимать все это на камеру. Не надо мне никакого идеального Рождества. Я хочу туда, где ничего такого не будет. Ничего идеального.

— Что ж, тогда ты пришел по адресу.

— Я не в том смысле. Я в смысле, что это… Короче, кошмар, понятно?

Я услышал, как отворилась дверь. Троица охотников вернулась с огромной иссиня-зеленой сербской елью. Попытки затащить ее внутрь привели всех в чрезвычайное возбуждение, а когда ель наконец прошла, оказалось, что она слишком высока для этой комнаты.

— Анна, это мой сын Робби. Где вы откопали такую громадину?

Анна поцеловала Робби в щечку и пожелала ему счастливого Рождества. Он не сводил с нее глаз.

— Пришлось выбирать между ней и манюсеньким, облезлым, горемычным пеньком, скажи, Сара?

Меня послали за пилой — ель надо было укоротить где-то на фут. Перепиливая ствол, я сказал Анне, что Робби хочет остаться.

— Здорово! — ответила она. — Но ты сказал ему, какие у нас планы на завтра?

Я еще не успел. Мы с Анной, а также Сара и Мо пообещали прийти в «Гоупойнт», чтобы помочь там с рождественским вечером для бездомных. От такого не всякий придет в восторг, верно? Но именно это мы и собирались сделать.

— Я ему расскажу, — пообещала Анна.