– Да нет, – тихо отвечает Бринни.

– Бет, – предостерегающе говорю я.

– Главное, что ты не булимичка. Тогда тебе ничего не грозит. А то те, кто любит нажраться, а потом два пальца в рот, на поле обычно падают замертво.

На другом конце скамейки Эмили опускает ногу и смотрит на Бет. Та лежит и глядит в потолок, на флуоресцентные лампы.

– Когда все время вызываешь рвоту, – продолжает Бет, – в глазах лопаются капилляры. И вот в один прекрасный день ты ударяешься головой о мат и… бамс!

Бет щелкает пальцами у виска.

– Одна булимичка как-то раз сорвалась с пирамиды, и у нее глазное яблоко вывалилось.

Она приподнимается на локтях и смотрит на Эмили.

– Но не будем о грустном, – продолжает она. – Ведь наша Эм сегодня всем покажет. Выйдет на поле никому не известной, а уйдет звездой.

До начала выступления десять минут, а Бет нигде не видно.

Еще ни разу она не пропускала игру. Все сразу думают, не случилось ли чего – как в тот раз, когда Бет выследила своего отца и его ассистентку в отеле «Хайятт» в самом центре, и выцарапала ему на капоте слово «БАБНИК».

Без нее нам придется менять всю конструкцию двойной пирамиды. Мы рассчитываем на Бет, среднего флаера, которая обеими руками удерживает бедра стоящих справа и слева от нее Тейси и Эмили, а каждая из них машет свободной ногой и тянет ее к самому небу. Кроме нее нет никого, кто был бы таким же легким и сильным одновременно, чтобы стоять так высоко и поддерживать девчонок. Изменить эту конструкцию – все равно что пытаться совместить неподходящие части головоломки. Тренер в раз– думьях.

– Может, вообще не будем делать этот стант? – предлагаю я.

– Нет, – отвечает та, глядя на поле, где поднимается ветер. – Кокс встанет вместо нее.

Хилая Бринни с цыплячьими ножками. Теперь-то я понимаю, чего добивалась Бет, пытаясь запугать ее.

Рири смотрит на меня, прищурившись. Я пожимаю плечами.

– Тренеру лучше знать, – говорю я.

Я отчетливо вижу это со своего места и кричу на нее, но у нее в глазах паника, и ее не остановить.

И во время «полета мертвеца» с полуразворотом ее тонкая, как булавка, ручонка поддается, и Эмили, невесомая, как ресничка, и целиком поглощенная мыслями о лопнувших кровеносных сосудах, соскальзывает, падает вниз и разбивает колено о поролоновый пол.

Глядя, как она падает, я понимаю, что так может рассыпаться не только пирамида, но и вся наша жизнь.

Ее колено лопается, как пузырек пупырчатой пленки.

И краем сознания я понимаю, что в этом хлопке, который издает колено Эмили, похожем на звук вылетающей пробки шампанского в Новый год, виноват мой кувырок.

Виноваты мы с тренером.

«У тебя же месячные на прошлой неделе были», – отвечаю я. У всех в команде месячные в одно время, как по волшебству.

«Инфекция», – пишет она. «Всю ночь пила клюквенный сок и мамино обезболивающее».

«А если честно?» – спрашиваю я. Она ни разу не пропускала матч – ни разу. Даже когда ее мать поскользнулась на ковре в гостиной и разбила лоб о кофейный столик. Ей наложили сорок семь швов и снабдили викодином на три года.

«А я честно», – пишет она. «Я честнее твоего тренера, солнце».

«Ты знаешь, о чем я. У Эм порваны связки, скорее всего».

Долгая пауза, и я почти чувствую, как внутри Бет закипает чернота.