– Главное, не наклоняйся, когда подсаживаешь флаера, – говорит она. – Приседай и тяни, иначе вся пирамида развалится.

– Я так и делала, – вздрогнув, отвечаю я. – Ты просто не видела.

– Прости, что не пришла, – она убирает пепельницу с соседнего шезлонга.

Если бы ее руки не дрожали самую малость, этот вечер был бы похож на все остальные.

– У тебя была уважительная причина, – я усаживаюсь в шезлонг. Наши одинаковые куртки с эмблемой «Орлов» застегнуты до самых подбородков.

– Я так понимаю, сегодня капитан была за главного? – спрашивает она. – Или ты не хочешь об этом говорить?

Я вдруг особенно остро начинаю ощущать холод и одиночество, и мне хочется лишь пробиться сквозь ее ледяное совершенство. Взять и разбить этот лед.

– Ты была там, – говорю я. – Была с Уиллом той ночью.

Она молчит.

– И в столб ты врезалась не на детской площадке в Букингем-Парке. Вы с Уиллом поругались. Ты врезалась в столб на парковке бара «Стэтлерс». У вас все было кончено. Он порвал с тобой, он больше не хотел тебя видеть.

Она сидит неподвижно, как статуя.

– И ты не находила его уже мертвым, – я решаю довести дело до конца. – Ты была с ним. В его постели. Ты лгунья. Все, что ты мне наговорила, было враньем.

Я резко наклоняюсь к ней и чуть не кричу ей в ухо.

– Ты – лгунья. А кто ты еще?

Она не шевелится, даже не поворачивает головы.

Проходит мгновение. Мое сердце, кажется, перестает биться.

– Да, – наконец отвечает она. – Я действительно приехала к Уиллу раньше, чем сказала тебе. И в столб я врезалась не на детской площадке. А столб на парковке в «Стэтлерс» – он был не единственный. Я по всему городу врезалась в столбы, бордюры, фонари. Я забывала покормить дочку. Забывала причесываться. Похудела на пять килограммов и не спала нормально несколько недель. Я забывала дочь в магазинах и била ее по лицу. Я была плохой матерью и плохой женой. Я уже несколько месяцев сама не своя. Но какая теперь разница, Эдди? Уилл умер, все кончено. Больше ничего не имеет значения.

Она поворачивается, смотрит на меня, и свет с террасы, наконец, падает ей на лицо. Оно опухло и кажется таким уязвимым.

– Ты это хотела услышать? – спрашивает она. – И что, стало лучше? Ведь главное, чтобы тебе было хорошо, да?

Я вздрагиваю от ее слов. Мне даже не хочется продолжать.

– Это ты позвонила мне в ту ночь, – я повышаю голос. – Ты меня во все это впутала!

– Да, Эдди, – говорит она. – Но разве ты не понимаешь – я бы все тебе рассказала, если бы могла.

– А почему не можешь?

– Эдди, в ту ночь я позвонила тебе, потому что знала: ты мне поможешь. Ты понимала, что связывало нас с Уиллом. Ты была частью этого.

Была.

– Я действительно провела весь вечер у него, но я его не убивала. Я была с ним, и я нашла его. Это правда. Я тебе не лгала.

Я пытаюсь решить эту головоломку, но ничего не получается: слишком много всего в голове, мне очень хочется ее разоблачить.

– Но почему ты не можешь мне все рассказать? – в голосе моем звучит мольба, скрыть которую не получается. – Я же помочь пытаюсь. Правда.

Вдруг на кухне включается свет. Я слышу прерывистые рыдания Кейтлин.

Тренер поворачивается и заглядывает в кухню через дверь.

– Тебе лучше уйти, – говорит она и встает, сжимая в пальцах сигарету.