Четыресыра уцепился за раковину, подтянулся и посмотрел на себя в зеркало. На мгновение лицо показалось чужим. Не мог он быть этим чудищем.

Грудь вся в огромных, как глазунья, синяках, но больше всего Четыресыра впечатлило плечо, опухшее и кровоточащее, как бифштекс по-флорентийски .

Это сделал не Рино. Это дело рук Рамоны. Он нажал пальцем на рану, и от боли по щекам покатились слезы.

Значит, все правда. Ему не приснилось. Тело говорило правду.

Девчонка. Лес. Член в руке. Камень. Раскроенный лоб. Побои. Все правда.

Он приблизил лицо к зеркалу, ткнувшись носом в стекло, и начал сплевывать мокроту и кровь.

Кристиано Дзена сидел в зале ожидания отделения интенсивной терапии. Склонив голову на стоящий рядом автомат с напитками, он отчаянно боролся со сном.

Он приехал с первым автобусом, и медсестра, задав ему какую-то невозможную массу вопросов, велела ждать тут. К нему выйдет профессор Бролли. Кристиано дрожал и был такой усталый... глаза слипались, голова заваливалась набок, но спать было нельзя.

Медсестра его не признала, но Кристиано ее хорошо помнил. Она временами наведывалась к ним по ночам.

Кристиано уже был в этой больнице два года назад, когда ему вырезали аппендицит. Операция прошла благополучно, но ему пришлось трое суток провести в палате со стариком, у которого из груди торчала куча трубок.

Спать было невозможно, потому что у деда каждые десять минут случался приступ кашля — казалось, у него в легких груда камней. Глаза вылезали из орбит, и он начинал колотить по матрасу, как будто вот-вот отдаст концы. И потом, старикан не произносил ни слова, даже когда его навещали сын с женой и двумя внуками. Они его расспрашивали, а он не желал отвечать. Даже жестами.

Сидя в этом кресле и ожидая, что ему скажут — жив отец или нет, Кристиано вспомнил, как на вторую ночь, когда он дремал в желтоватом полумраке палаты, старик неожиданно заговорил сиплым голосом:

— Мальчик?

— Да?

— Послушай-ка меня. Не кури. Это слишком паршивая смерть. — Он говорил, глядя в потолок.

— Я и не курю, — сказал Кристиано.

— И не начинай. Понял?

— Да.

— Вот так-то.

Когда на следующее утро Кристиано проснулся, деда больше не было. Старик умер, и, что было странно, — уходя, не произвел ни малейшего звука.

Слушая, как гудит у виска автомат, Кристиано сказал себе, что с удовольствием выкурил бы сейчас сигарету на глазах у того старика, но вместо этого достал из кармана отцовский сотовый. Он высушил его в туалете горячим феном, и тот ожил. В сотый раз Кристиано набрал номер Данило. Абонент недоступен. Попробовал дозвониться до Четыресыра. Его телефон тоже был отключен.

Шагая по коридору третьего этажа, профессор Бролли еще раз подумал о молодом мужчине с бритым затылком и татуировками по всему телу, которого он сегодня оперировал. Когда он вскрыл череп и отсосал кровь, то обнаружил, что, к счастью, кровоизлияние не затронуло ответственные за дыхание участки, так что пациент дышал самостоятельно, однако в остальном его мозг не работал, и было невозможно сказать, восстановятся ли его функции.

Для пребывавшей в трудном финансовом положении больницы подобные случаи были сущим бедствием. Пациенты в коме требовали постоянного внимания медицинского персонала и занимали аппаратуру, необходимую для поддержания их жизненных функций. К тому же в этом состоянии у больных, как правило, снижался иммунитет и могли начаться инфекции. Но все это было частью его работы.

Энрико Бролли выбрал эту профессию и эту специальность, прекрасно отдавая себе отчет, с чем ему придется столкнуться. Его отец тоже был врачом. О чем Бролли ни разу не задумался за все шесть лет университета, так это о том, что после приходится говорить с родственниками пациента.