– Это поэзия, имеющая право быть. Но что верно, то верно – чтобы стать Богом без вопросов, надо пройти весь путь – от мерзости до всепрощающей святости.

Я помянул "Свободное падение" Голдинга и попросил:

– Рассказал бы что-нибудь о том свете... Что-нибудь о том, что расходится с нашими о нем верованиями.

– Гм... Ну, например, в аду люди горят не за свои грехи, что у вас общепринято, а за грехи своих воспитанников и ведомых... И с тобой мы в свое время поговорим о грехах твоих детей, и грехах тех людей, которые доверялись тебе, как дети, а ты их искорежил и наставил на тяжкий путь...

– Что ж, это справедливо... – в душе стало тепло – я не смог себе воздать, как ни старался. Он – сможет.

– Я Бог, что тождественно справедливости.

Я покивал и спросил:

– Почему ты не сделаешь всех счастливыми? Ты же всемогущ?

– Да, я могу сделать всех условно-счастливыми. То есть механически счастливыми, суть обеспеченными стереотипным набором благ. Но истинно счастливым, извини, божественно-счастливым, человека может сделать лишь он сам.

– Ты прав. Слушай, а как тебе моя идея о том, что все люди рождаются Христами?

– А как ты думаешь?

27

Я проснулся, раздвинул шторы. Вовне рождался редкий в последнее время погожий день. Постояв у окна, вернулся в постель. Тень какой-то мысли блуждала в мозгу. Я поймал ее довольно скоро.

Триединство!

Если я есть Христос, значит, я в то же самое время есть и Бог-Отец, и Святой Дух. И, значит, ночью я разговаривал сам с собой.

Закрыв глаза, я представил себя Христом, Богом и Святым духом одновременно. И очутился в особом пространстве, я стал Оком (!) и увидел свое сознание шлейфом знания распространяющимся в безграничном и прозрачным, как воздух, кристалле. Он, этот кристалл, был жив, но не по-человечески, не по-простому, смертно, жив, а как-то непонятно, торжественно и в то же время бесстрастно. Внутренние его поверхности бегущими потоками меняли цвет преимущественно с нейтрального на синий. И все это было мною, а бегущие ручейки были человечествами, были моей кровью. Увидев это, я изумился, нет, задался вопросом: зачем мне, Богу, все это, если я в общем-то не испытываю никаких чувств и желаний? И тут же понимаю – я существую для того, чтобы эти человеческие потоки были и стремились и вовсе не к цели, а просто стремились и этим жили, по крупинке получая нечто бесценное – понимание вечности, как своей части.

Я раскрыл глаза и какой-то частью, и частью большей, обратился в себя, обратился в потерявшегося человека. Но что-то во мне оставалось от Бога. Почти весь я был земным, привычным, а что-то в голове было не моим – испорченным и трухлявым – а Божьим. Поразмыслив, я понял, что это – знание. Я сделал усилие, и оно вошло в меня.

Если ты есть Христос, значит, в то же самое время ты есть и Бог-Отец, и Святой дух.

Если каждый человек есть Христос или был им, значит, все мы есть одно бесчисленно-единое существо. Все мы – один Бог Сын, Бог Отец и Святой дух. То есть Павел Грачев – это я. Нет, не я, а мы с ним – неотъемлемая часть высочайшего многоединого существа, мы есть это существо. Моя мама – это существо. Тибетский медник, умирающий сейчас в своей Лхасе от зоба – я видел его ясно – опухоль до груди, – тоже часть этого существа, и поэтому, испустив дух, он не умрет, а останется с нами.

Но это существо не полноценно. Оно еще не случилось в совершенство.