— Яр… Ярочка мой… хороший мой…

Теперь уже он рыкнул, сбился с медового темпа. Снова стал целовать. Потом снова начал неторопливо течь мед, из меня снова полились какие-то бессвязные нежности, Ярослав снова сбивался и снова целовал. И снова тек мед…

И оргазм со мной тоже случился впервые. Да, можно смеяться, но так вот жизнь сложилась. Мне раньше на диване пообниматься под сериальчик и винишко было гораздо милее, чем вот эта вот непонятная возня. А сейчас мне доступно и наглядно показали, для чего вся эта возня. В общем, скажу просто и кратко — свет померк, я оглохла и ослепла, и какое-то время меня не было. А потом я снова появилась, под горячим, тяжелым и еще вздрагивающим телом. И — нет. Он не дергался противно, будто в эпилептическом припадке, как это водилось за Яриком. Он яростно пульсировал во мне, окутывая жаром — своего естества внутри, своего тела снаружи и своего дыхания мне на ухо.

Ярослав оказался невероятно тяжел — так, что я едва дышала. Но не променяла бы эту его обжигающую тяжесть сейчас ни на что на свете. Я тихонько положила едва слушающую руку на его горячую влажную шею и поняла, что озеро нежности сейчас утопит нас обоих.

Но Ярослав спас положение. Он приподнялся на локте, выражения его лица в темноте разобрать было невозможно. Чмокнул меня в нос. Откатился на постель рядом и знакомым борцовским захватом прижал к боку.

— Сколько времени потеряли, ужас просто, — дыхание его еще сбитое, и слова он произносит с паузами. — Придётся наверстывать упущенное.

— Что?!

— Навёрстывать, говорю, надо, чтобы ликвидировать отставание в графике производства работ.

— Огарёв! — у меня весь мозг превратился в желе — или в мед — и утек куда-то вниз. А он… он… он…

А он смеется и уже снова нависает надо мной.

— Я не Огарёв, я твой Ярочка.

Он же просил назвать его Яр или Ярослав, и никак иначе. Что мне остается делать? Только пробормотать:

— Извини.

Мозг, вернись на место, очень тебя прошу!

Не возвращается. Наверное, его сожрали бабочки.

Ярослав снова тихо смеется, щекоча дыханием шею.

— Зачем ты извиняешься? Мне нравится. В постели, шепотом и пополам со стонами — можно.

Не весь мозг сожрали бабочки. Способность мыслить понемногу возвращается. А с ней — и чувство неловкости.

Теплая ладонь ложится мне на талию, начинает двигаться вверх.

— Если бы я знал, какая ты… — руки добираются до груди. Бабочки радостно чавкают остатками моего мозга. Чувство неловкости трусливо сбегает. А я прогибаюсь под его ладони. Мне мало. Мало только что пережитого наслаждения. Мало его прикосновений. И мало его слов. — Если бы я знал, я бы столько не продержался.

— А… какая… я?

— Сейчас покажу.

И показал. Как я могу стонать, вздрагивать, просить, снова раздвигать ноги и снова шептать: «Ярочка, хороший мой, пожалуйста».

Так что еще в эту ночь я узнала, что люди могут заниматься сексом больше одного раза подряд. И даже больше двух.

***

Утром я проснулась от того, что Ярослав на кого-то орет — но без мата.

— Да, проспал! И со мной такое бывает. Задержи их! Ну что ты как первый раз замужем! Предложи им: чай, кофе, свежая пресса. Скажи, что Ярослав Михайлович уже едет. Все, скоро буду!

Через минуту хлопнула входная дверь. И наступила тишина.

Я медленно села на кровати. И принялась проводить инспекцию и подводить итоги. Огарёв ушел — это раз.