Здравствуй, милый отчий дом… Кажется, песня такая есть. Я стояла и смотрела на дом, где выросла моя мать. Деревянный, на вид добротный, голубые ставни. Перед домом ухоженный палисадник. Палисадник… палисадник, мать его, откуда я знаю это слово?! Ворота высокие, забор тоже, что там за ним — не видно. Я стояла и чувствовала себя какой-нибудь Аленушкой из сказки перед заколдованным замком. Какая вот только какая сказка — добрая или злая? Впрочем, зная мое фирменное везение, можно не спрашивать.

Я вздохнула и нажала на отполированную временем и руками железную ручку. Там, за воротами, было слышно, как поднялась щеколда, и дверь подалась моим усилиям с легким скрипом. Я шагнула через высокий порог.

А там меня уже ждали. С высокого крыльца, сверху вниз, на меня смотрела Антонина Петровна Карманова. Моя тетка.

Я узнала ее сразу, хотя у нас в доме не было ее фотографий. Вообще не было никаких фотографий родственников. Но не узнать ее я не могла, потому что в первый миг мне показалось, что это мама на меня смотрит. Живая мама. Постаревшая, посуровевшая, в нелепой одежде — пёстром платке, растянутых трениках и желтой футболке. Но сходство было такое, что я покачнулась и ухватилась за дверь. Она скрипнула уже сильнее. И только этот звук нарушал тишину. Молчала она. Молчала я. Молчали обе Антонины Петровны Кармановы.

В голове у меня началось какое-то совершенно сумасшедшее мельтешение, образы и слова прошлого и настоящего перемешивались, и мне казалось вдруг, что это не я, а мама моя пришла, беременная, каяться к своей сестре, которую предала. Это было так неправильно, так больно, так… Мне хотелось что-то сказать, потом закричать, но язык словно прилип к небу. И когда я попыталась набрать в грудь побольше воздуха, неожиданно прямо перед моим лицом поднялся рой мелких мошек. «Откуда они тут взялись», — успела еще подумать я, а потом гладкое дерево двери выскользнуло у меня из рук, и мошки, крыльцо, тётка и все остальное исчезли.

Глава 9. Когда я в дом вошел как Армия спасения… Кто б меня самого спас

Первое, что я услышала — мужские голоса. А потом где-то вдалеке — крик петуха.

— Все, идите отсюда, только шум от вас, — послышался сердитый женский голос в пару к мужским. — Спасибо, что помогли, а сейчас — идите. Завтра придёте и доделаете.

Мужские голоса что-то пробормотали и стали стихать. А я рискнула открыть глаза.

— Очухалась, слава тебе господи! — тетя сидела совсем рядом. Платок она сняла, у нее коротким каре стриженные темные волосы с обильной проседью. — Ты чего меня вздумала пугать, девка? Водички хочешь?

Я закивала. А потом аккуратно стала приподниматься, помогая себе руками. Оказывается, я лежала на кровати с медными шишечками по бокам, в объятьях огромных подушек. В них я и попыталась сесть, но провалилась еще и в то, что подо мной. Похоже, перину. Тетка поднесла мне кружку с водой. И внимательно смотрела, как я пью. Допив, я решила, что пора и назваться.

— Я Тоня. Ваша племянница.

Тетка фыркнула и забрала у меня кружку.

— Да вижу, не слепая.

— Что видите?

— Чья ты дочь. На лице все написано.

Давешняя круговерть взялась за свое. А я почувствовала головокружение. Господи, да как же это все не вовремя! У меня ж здоровье всегда было как у космонавта, а сейчас я чувствовала себя киселем. Овсяным — потому что он самый противный на вкус!

Комната нехорошо, предательски подрагивала перед глазами, и я все никак не могла ее как следует разглядеть.