— Да тут же совсем другое! — тут же сорвался на ор Огарёв. — Все жизнь будешь меня этим попрекать?!

— Нет, не буду! — я вскочила на ноги. — Потому что никакой «всей жизни» вдвоем у нас не будет!

— Тоня! — он попытался взять мне за руку, но я пихнула его в грудь и метнулась к воротной двери. Лязг железного засова не перекрыл отборного огарёвского мата.

***

— Ну, наревелась? — такими словами встретила меня тетушка. И была права. Захлопнув за собой воротную дверь, я не пошла в дом. А рванула за дом, к началу огорода, где были грядки и стояла яблоня-полукультурка. Вот обняв ее, я прорыдала. С полчаса и с чувством. В яблоню рыдать — оно сподручнее, чем в мягкую подушку, знаете ли. Атомсфернее.

Ревела я уже с полным осознанием причины, так сказать. Ну а что — если реветь, так уж понимать, почему ты этакой дурой себя ведешь. А поняла я одну вещь. Люблю я Ярку своего — сил нет как. В груди ныло от этого. От своей беззащитности перед этим чувством. Что не могу без него. Что еще раз позовет — и поеду. И буду с ним, потому что без него — не могу. Потому что ребенка его в себе ношу. Буду, даже если он меня не любит.

Я тихонько взвыла, царапнув щекой грубую кору. Кто ж знал, что любить — это так больно?

***

На вопрос тетки я не ответила. Прошла и села рядом с ней. И голову на плечо ей положила. Как хорошо, что она у меня есть, тетя моя.

— Ну, так и будешь каждый день ведро слез выливать? — тетя погладила по голове. — Что, опять не поговорили?

— Поговорили, — шмыгнула носом я.

— Чего сказал?

— Замуж позвал.

— От молодец какой! — довольно крякнула тётка. А я снова залилась слезами, уже теперь не в яблоню, а в теткино плечо.

— Ну скажи ты мне старой да глупой, — принялась допытываться тетя после того, как я успокоилась. — Что тебе опять не так?

— Не любит он меня, — прохлюпала я.

— Эвона как… — протянула тетя. — Так и сказал — не люблю, мол?

— Нет, так не сказал.

— А как сказал? — продолжала допытываться тетка.

— А никак не сказал! Не сказал, что любит!

— А ты любишь?

— Очень! — говорила я исключительно с хлюпаньем.

— Сказала ему об этом?

— Нет.

— Ну так может и он так же — любит, а не сказал.

Эта простая мысль повергла меня в состояние мысленного коллапса. А тетя поцеловала меня в лоб.

— Ну, одумалась?

— Он должен первый сказать! — спохватилась я.

— Это почему это?

— Потому что он мужчина!

— Ох, Тонька, Тонька… Если бы женщины в вопросах любви, семьи и деток на мужиков полагались — люди б вымерли давно, — тетя похлопала меня по плечу. — Давай спать ложиться, устала я.

Тетя заснула быстро. А я никак не могла уснуть. Тётины слова засели у меня в голове. А если это и в самом деле так? Если и в самом деле любит? Тогда почему не сказал? А ты сама почему не сказала?

Потому что страшно. И гордость. И… И все-таки страшно. А вдруг — нет. Ты любишь, а тебя нет? А если да? О, господи…

— Тонька, ты или прекратиться вертеться, или иди к своему ненаглядному под бок в машину спать, — раздался из темноты теткин голос. — Не уснешь этак с тобой.

— Все-все, я тихо буду лежать, — устыдилась я.