Иван смело шагнул в горницу.

- Нет, не хочу. Противно мне с вами из одного котла есть.

- А чего ж так? - тревожно двинул Суета рябой от оспы щекой.

- Да за душегубство за ваше!

Мужики, кто ещё ел, сильнее застучали ложками, совестливо прятали глаза. Иван Устюжинов, которого уважал весь Большерецк за силу, грамотность немалую, перенятую им у священника-отца, острый рассудок, твердость в разговоре и кулачном бою, двадцатилетний этот юноша, знали они, собирался сказать им сейчас то, что они и сами в шумном споре признали напрасным и даже греховным.

- Так что же вы, трясолобы, учинили? - спросил Иван, стоя среди мужиков. - Ни в чем не повинного человека едва ль не убили! Как же сие понимать? Али закон христианский не про вас?

- А ты что за ходатай такой? Откель выискался? - неуверенно вякнул кто-то.

Но Игнат Суета крикнул властно:

- А ну-ка там! В плошку свою уткнись! Малый дело говорит, и вина в оном деле на нас несомненная лежит - били немчика того от дури да от пьяной злобы, на Нилова осердясь да ещё на Холодилова-собаку. Человек же сей нам сразу невинным мыслился. А мы правого бить не обучены, и сами уж совестью нашей немало побиты есть и перед немчиком тем слезно повиниться хотели.

- Истинный Бог, хотели! - грянули разом сразу несколько голосов. Другие артельщики прогудели что-то, стесняясь, должно быть, виниться в открытую.

- Ну, вижу, вселил в вас Христос разумение! - улыбнулся Иван. Виниться - так виниться, но делайте дело сразу, а то вам какая другая блоха под хвост вскочит, передумаете! Сейчас идти надобно!

- Давай! Давай! - завопили мужики, вскакивая с лавок и роняя на пол деревянные миски. - Тотчас к нему идти хотим! Пущай простит нас! Виниться, виниться хотим!

- Да уж ночь на дворе, - урезонивал кто-то.

- Пущай ночь! Грех свой скинуть прочь хотим!

- Гостинец, робята, гостинец ему отнесть надобно! - предложил другой, и все его поддержали:

- Непременно отнесть, чтоб обиды на нас не имел!

- Лососинкой хворобу его подлечим!

Они мотались по своей просторной избе радостные, оттого что повинятся сейчас, сбросят с себя тяготивший их грех, искали шапки, второпях натягивали сапоги, хватали чужие и незло переругивались из-за этого.

К дому Хрущова подошли они смело, но Игнат их разом осадил:

- Стойте, робята! Гуртом входить негоже - выборных пошлем. Ну, усмехнулся Суета, - кто хлеще всех его охаживал?

Но оказалось, что все они приложили руку к побитию немца. На Игната закричали:

- Кажный бил! На кажном вина!

- Всех! Всех веди!

В дверь стучал старшой. На крыльцо вышел заспанный Хрущов, спросил:

- Чего по ночам шатаетесь? Али дня для бездельного шлынданья не хватает?

- К жильцу своему пусти, - угрюмо попросил Игнат, Хрущова не уважавший.

- Зачем еще?

- Свою докуку ему и объясним, а ты покамест на крыльце побудь. А ну-ка, робята, геть за мной!

Игнат первым прошел в сени, за ним потянулись артельщики. Поднимались на крыльцо, проходили с ухмылкой мимо пораженного неучтивством мужиков Хрущова, проносили мимо него посконный, дегтярный, табачный свой запах, только простому люду и свойственный.

- Да вы что, хамы, спятили, что ли? Али здеся кабак? Куда прете? - Но, не дождавшись ответа, Хрущов в сердцах плюнул и спустился с крыльца.

По одному мужики протиснулись в горницу, дорогой стаскивая шапки, и обступили постель, на которой назвничь лежал Беньёвский, за три дня сильно изменившийся, с посиневшим от побоев лицом, обросшим щетиной. Игнат низко, едва ль не до земли, поклонился за всех:

- Человек хороший, не суди ты строгим судом страмное наше над тобой насильство! Винимся пред милостью твоей всей артелью! Бес лукавый нас тогда в бока шпынял - думали, купца Холодилова, врага нашего злейшего, приказчик.