Михно несколько изменил разговор.

— За вашу долгую службу не можете похвастаться большой милостью Пшемыслава, — промолвил он. — Болеслав Благочестивый пожаловал вас гофмейстером своего двора; следовало вам получить что-нибудь больше, чем калишское каштелянство.

— Следовало мне получить воеводство, — вырвалось у Сенд-зивуя, — не другому, а мне. Случилось беззаконие!

— Пшемыслав не на вашей стороне, — добавил Заремба, — ваша служба пропадает даром.

Им помешали. Заремба, энергичный и отважный, вечером опять вернулся, хотя близок был час прибытия князя.

— Как? Вы еще здесь? — спросил каштелян. — Ведь это безумие. Если бы кто из придворных приехал, да вас увидел?

— Этого-то мне и надо, — ответил равнодушно Заремба. — Там у меня много друзей, я бы их повидал с удовольствием.

Эта дерзость испугала Сендзивуя.

— Еще наткнешься на кого, кто велит тебя арестовать! Убирайся отсюда, я не хочу тебя здесь видеть. Уходи!

— Не беспокойтесь, — сказал Заремба. — Ведь невозможно вам уследить за всеми, когда тут такое сборище. Я не боюсь и останусь. Не скрываю, что буду сговариваться против князя, но это мое дело; вы за это не отвечаете.

Он смотрел ему прямо в глаза.

— Раньше или позже, но и вы к нам присоединитесь, — заключил он. — Обиду забыть трудно, а я ручаюсь, что князь Генрих вознаградит ее.

Как случилось, что Заремба переночевал в какой-то коморке и во время съезда был в Калише, о чем каштелян знал, объяснить трудно.

Когда вечером в замке был пир и не обращали особого внимания на окружающих, так как с епископами приехало много неизвестных, Заремба стал поджидать в темных коридорах подвыпивших дворян, среди которых имел много друзей.

К их числу принадлежал и молодой Зуб, сын гнезненского ловчего, старый друг Налэнча и Михно. Увидев Зарембу, он сильно испугался.

— Как ты рискнул сюда пробраться? — воскликнул он. — Узнает кто-нибудь тебя, укажет, и погибнешь!

— Не боюсь, — ответил Михно, ведя его в сторону. — Видишь, хожу смело; это должно тебе показать, что у меня здесь свои, и что я покоен. Ваш князь окружен такими, как я.

Зуба это не успокоило, и он, дрожа, порывался уйти, а Заремба смеялся.

— Эх, трусишка, — говорил он, — половина людей перепилась, вторая занята тем, чтобы напиться, а на меня некому обращать внимания. Я не собираюсь уговаривать тебя, но хочу знать кое-что.

И, придерживая его за пояс, продолжал расспросы.

— Говори, что делал Пшемко после убийства, когда его приказ исполнили? Ведь вы его видели?

— Ничего он не приказывал, — возразил Зуб, — неправда! Он был в отчаянии! Мина должна была бежать от его гнева, едва ее не убил.

Заремба иронически хохотал.

— Эге! Так! Так! Еще расскажешь мне, что и похороны были торжественные, и сам на них присутствовал! Мне это известно, ведь я шаг за шагом следую за ним, хоть вы меня и не видите.

— Ходишь, пока тебя не поймают и не велят казнить.

— Кто кого казнит, еще неизвестно, — ответил равнодушно Заремба. — Я тебя спрашиваю о другом: как было организовано убийство? Кто советовал, кто помогал?

— Ничего не знаю!

— Ты трус или скверный человек, — сердито заговорил Заремба, не пуская Зуба, хотя тот порывался уйти. — Кто был при нем после убийства?

— Я видел только ксендза Теодорика.

— Верного слугу и льстеца, — добавил Михно.