– Потому что нельзя, – отрезал Калле. – A ты никогда не станешь Белой Розой, если не будешь держать язык за зубами.

– Да, но я смогу это сделать! – горячо воскликнул Расмус.

Он согласился бы молчать до конца жизни, только бы ему стать Белой Розой.

И тут Ева Лотта услыхала тяжелые шаги за дверью, и сердце ее подпрыгнуло от испуга.

– Спасайтесь! – прошептала она. – Быстрее! Никке идет!

В следующее мгновение в дверях повернули ключ. Свет карманного фонарика осветил комнату, и Никке подозрительно спросил:

– С кем это ты тут болтаешь?

– Отгадай три раза, – ответила Ева Лотта. – Здесь сидят Расмус и я, и еще я и Расмус. А сама с собой я никогда не болтаю. Так вот, отгадай: с кем я болтаю?

– Ты ведь киднэппер, а киднэпперам нельзя знать никакие тайны, – сочувственно сообщил Расмус.

– Эй ты, послушай-ка! – сказал Никке и с угрожающим видом шагнул к Расмусу. – Ты тоже будешь обзывать меня киднэппером?

Расмус схватил его огромный кулак и доверчиво посмотрел на склонившееся над ним озлобленное лицо.

– Да, но я считаю киднэпперов добрыми, – стал уверять Расмус. – Я считаю тебя добрым, милый Никке!

Никке неслышно что-то пробормотал и приготовился идти.

– Собираетесь заморить нас голодом? – спросила Ева Лотта. – Почему здесь не кормят на ночь?

Никке обернулся и посмотрел на нее с нескрываемым изумлением.

– Бедные твои родители, – наконец разразился он. – Как им приходится вкалывать, чтобы накормить тебя досыта!

Довольная Ева Лотта улыбнулась и сказала:

– Я не страдаю отсутствием аппетита. Никке снял Расмуса с ее коленей и понес его на диван.

– По-моему, тебе пора спать, мальчуган, – сказал он.

– Я вовсе не сонный, – уверял его Расмус. – Потому что я целый день спал.

Никке, не говоря ни слова, уложил его в постель.

– Подоткни мне одеяло и под ноги, – попросил Расмус. – Я терпеть не могу, когда высовываются пальцы.

Посмеиваясь и немного смутившись, Никке сделал то, о чем его просили. Потом он постоял, задумчиво глядя на Расмуса.

– Ах ты мой маленький шалопай! – сказал он.

Темная головка мальчика покоилась на подушке. При слабом свете карманного фонарика он казался удивительно милым в своей постели. У него были ясные глаза, и он приветливо улыбнулся Никке.

– О, какой ты добрый, милый Никке, – сказал он. – Иди сюда, я тебя обниму. Так крепко, как обнимаю папу.

Никке не успел отстраниться. Расмус обвил руками его шею и обнял крепко-крепко, изо всех сил, какие только есть у пятилетнего мальчугана.

– Тебе не больно? – с надеждой спросил он.

Никке сначала помолчал, а потом неясно пробормотал:

– Не-а, это не больно… вовсе не больно.

9

На самой вершине скалистой горы стоял домик, куда инженер Петерс поместил своего знаменитого гостя. Это было настоящее орлиное гнездо, и доступно оно было только с одной стороны. Задняя стена домика примыкала к скале, довольно круто обрывавшейся к берегу моря.

– Мы должны вскарабкаться вот с этой стороны, – сказал Калле, указывая еще лоснящимся от жира пальцем на окошко профессора.

После приключений в развалинах замка Андерс не горел желанием карабкаться по скалистым кручам, пусть даже не по таким высоким, как эта.

– А мы не можем незаметно прокрасться по настоящей дороге перед домом… как все люди? – предложил он.

– И угодить прямо в объятия Никке или кого-нибудь еще, – съехидничал Калле.