— Милая Жанна Сысоева, я только сегодня и узнал о вашем существовании.

— Что я выросла на Украине, можно догадаться по моему произношению. А всё остальное?

— По руке.

— Неправда.

— Почему же… Папиллярные узоры пальцев и линии ладони у каждого индивидуальны, заложены генетически и могут говорить о нервной конституции человека. Отсюда можно судить о характере. А характер частенько определяет судьбу.

— Но вы не смотрели на ладонь…

В голосе было столько возбуждённой настойчивости, что ни научные доводы, ни чужой опыт её бы не убедили. Но Рябинин и сам не всё знал о своём угадывании.

— Ну, что вы легко живёте, скажет любой. Нелёгкая-то жизнь оставляет свои следы. У вас, к примеру, беленькие ручки…

— А если нелёгкость в душе?

— Тогда она ляжет на лицо. Ну, о том, что вы бездетны, и сам не знаю, как узнал. Может быть, по тем же ручкам.

— А у детных особые руки?

— Да, выдубленные мойками, стирками, тёрками…

— А если всё это делают бабушки?

— А таких я тоже считаю бездетными.

Она хотела возразить, уже колко прищурив глаза, но интерес к его ясновиденью пересилил.

— Теперь о вашей беде. Во-первых, вы пришли к следователю, а к нему с радостями ходят редко. Во-вторых, у вас на ногтях белые полосы. Ногти растут по миллиметру за десять дней. Судя по удалённости этих полос от основания ногтя, минуло примерно дней двадцать. А белые полосы говорят о том, что организм пережил сильное потрясение. Например, болезнь или беда. Вид у вас цветущий. Остаётся беда.

— А как о муже? — тихо спросила она.

— Что самое страшное для красивой девушки? Потеря любви, а не денег, должности или имущества. Кроме того, на вашем пальце есть заметный след от обручального кольца. Почему-то вы его сняли. Я связал это с бедой. Вот и всё.

Всё ли? Он мог бы предречь, что при её внешности одинокой она не останется; что и невзгоды её минуют — ну, разве только не будет возможности сменить автомашину, купить яхту или достать наимоднейшие бусы; что проживёт она спокойно и тихо, вращаясь по заданной и привычной орбите от работы к магазину, от магазина к телевизору; что красота станет убывать заметно, при каждом взгляде в зеркало; что беспричинное раздражение станет прибывать тоже заметно, чуть ли не в каждом разговоре с близкими; что всё чаще — может быть, от этого раздражения — начнёт приходить дикая мысль об иной, неизведанной и пропущенной жизни…

Но Рябинин бросил предрекать.

— Странный вы, — сказала она, разглядывая его с новым, нагрянувшим интересом.

— Чем странный?

— Непохожий…

— На кого непохожий?

— Ни на кого. Так и должно быть…

Два рябининских вопроса готовы были сорваться с языка — как понимать его непохожесть и что значит «так и должно быть»?..

Но она вновь легко вскинула руку и провела пальцами по лбу, чуть его касаясь, — паутинку ли смахнула, мысль ли отстранила… И опять сердце Рябинина отозвалось тихой и сладкой болью. Сознание, тронутое этой болью, засуетилось отчаянно и бесплодно. Оно ринулось в детство и юность, где этой Жанны быть не могло; оно скорее вычислительной машины перебрало полузабытые встречи последнего десятилетия — Жанны и там не было. Но это лёгкое движение руки ко лбу хорошо ему знакомо и с чем-то связано — с далёким и чудесным, как видение из детства. Её загадочные слова «так и должно быть»… Что так должно быть? Его странность и непохожесть на других? А её дикое предположение, что следователь разузнал о ней, — откуда оно?

— Кто вы? — вырвалось у Рябинина.