— Сир, ваши предупредительные меры представляются мне как нельзя более своевременными. И хотя меня самого императрица совершенно отстранила от государственных дел, даже в роли простого наблюдателя, мои размышления о событиях наших дней подсказывают этот единственный выход для монархии. Русская императрица играет с огнём ради личной популярности и оригинальности, но искры её огня могут оказаться опасными для всей Европы.

   — Тем более я могу поделиться с вами, сиятельный граф, своими планами. Некоторые из моего окружения называют мои действия возрождением средневековых порядков. Но я не вижу ничего несправедливого в том, что сеньоры восстановят в некоторых случаях свои древние права, предоставив соответствующие утвердительные документы. Просто раньше те же документы в расчёт не принимались. Кроме того, я запретил священникам собираться на их собрания без ведома церковного начальства. Я не вижу смысла в их жалобах, обращённых ко мне, а не к церковному начальству, если даже им и кажется, что именно это самое церковное начальство их притесняет...

   — Я тоже давно обращаю внимание на то, что церковные иерархи ищут способов сокращения влияния светской власти и собственного превращения в государство в государстве.

   — Мне остаётся только радоваться, что нам предстоит ещё вместе участвовать в решении судеб наших стран и всей Европы, сиятельный граф. И разве нельзя принять за доброе предзнаменование, что мы с вами даже однолетки. У нас всё впереди!

* * *

26 февраля 1782.

Завадовский много шутил над Рибасшею по поводу того, что муж ставит ей рога с девицею Давиею /Анна Давиа-Бернуцци, прима итальянской оперы-буфф/. Раза два или три говорил ей об этом. Рибасша очень была смущена и не знала, что ей ответить. Она обращалась ко мне, спрашивала, правду ли говорит Завадовский. Словом, я редко видал её в таком смущении. Она путалась и заминала разговор, но Завадовский продолжал жестоко над ней подтрунивать, зная, что тут её слабая сторона. Словом, Рибасша была порядком осмеяна, а так как она довольно часто осмеивает других, то сидевшие за столом поддакивали Завадовскому и, по-видимому, были довольны тем, что ей досталось, приводило её в ещё большее замешательство. А когда сама она начнёт над кем издеваться, то этому конца не бывает!

Из дневника А.Г. Бобринского.

А.С. Протасова, Екатерина II

   — Анна Степановна, а, Анна Степановна! Никак изволишь прятаться от меня: я в дверь — ты в другую. Не хочешь о делах орловских потолковать?

   — Да какие там дела, ваше величество?

   — Никаких, значит. Понимаю, нелегко тебе: и императрице верность сохранить, и родных не обидеть. Выкладывай, голубушка, всё как есть. Хуже будет, коли от иных обо всём доведаюсь. Что там, значит, с графом Чесменским? Жениться задумал, не так ли?

   — Так ведь пора ему, государыня, и остепениться, если по-простому говорить. Хозяйство большое, неухоженное. Сам он...

   — Хватит! Невеста кто?

   — Из Лопухиных, государыня. Анны Алексеевны, урождённой Жеребцовой, дочка.

   — С чего это ты про матушку сразу заговорила? Матушка-то мне к чему? Не иначе секрет какой скрыть хочешь, мне ли тебя не знать.