|
— Дорогой Дидро, боюсь, большая часть человечества не разделит ваших убеждений. К тому же понятие рабства, как вы его называете, очень относительно и в другом виде оно существует и во Франции.
— Рабство во Франции! Что же вы подразумеваете под ним?
— Согласитесь, Дидро, пока человек будет зависеть от денег и государства, он будет оставаться в состоянии рабства, не так ли? Истинная свобода была бы только тогда, когда человек зависел исключительно от плодов своего труда, но в цивилизованном обществе эта первобытная идиллия уже невозможна. Да и можно ли назвать её идиллией?
— Кажется, мы затронули тему, которую невозможно исчерпать. Между тем наши образованные женщины остались забытыми. О мещанском сословии вы сказали. Как же обстоит дело с дворянками? Они происходят из привилегированных семей?
— Из семей, находящихся в затруднённых материальных обстоятельствах. Состоятельные фамилии никогда не согласятся отослать дочерей в какое бы то ни было учреждение. Россия в этом смысле очень консервативна.
— Сама по себе идея правильно организованного просвещения...
— Ничего для них не значит.
— Итак, питомник для бедных. А на что же могут рассчитывать эти девицы по окончании института?
— Прежде всего первого выпуска ещё не было. К тому же, полагаю, он так или иначе останется при дворе, и уж во всяком случае девицы, находящиеся под покровительством самой императрицы, устроят свою судьбу.
— Или займут придворные должности.
— Впрочем, таких совсем немного.
— Или найдут мужей.
— Это скорее всего.
— Они не станут работать?
— Как работать? Что вы имеете в виду, Дидро?
— Места учительниц, воспитательниц.
— Нет, таких разговоров при дворе мне не приходилось слышать.
— Бедное просвещение. Но спишем и это обстоятельство за счёт необычных российских условий. Пока расскажите хотя бы, как воспитываются эти девочки. Мои попытки расширить круг образовательной программы, кажется, потерпели неудачу.
— Теперь мне остаётся обратиться к вам с вопросом — что вы имеете в виду?
— В одном из писем я рекомендовал императрице расширить круг естественных наук за счёт введения предмета анатомии и физиологии.
— Для девиц? Дидро, я начинаю удивляться вам!
— Что же в этом такого невероятного? Почему женщины, и притом будущие матери, не должны сравняться в части этих познаний хотя бы с мужчинами?
— Теоретически это возможно, но на практике — бог мой, воображаю, какое негодование это вызвало бы в России!
— Послушайте, князь, но я нашёл для института благородных девиц и единственного в своём роде преподавателя — женщину-медика, приобретшую известность в части анатомии, девицу Бишрон и прямо назвал государыне её имя.
— И что же, мой друг, вы можете рассказать мне об ответе её императорского величества?
— В том-то и дело, что ответа не последовало, как будто я вообще не затрагивал подобной темы.
— Её императорское величество очень снисходительна к вам, Дидро. Всякий русский на вашем месте лишился бы службы за подобную дерзость. |