Медведь взревел еще громче и приготовился броситься на второго врага.

А Перро уже зажал мертвой хваткой его вторую лапу.

— Можешь кричать, дрыгаться, кровь из тебя все равно вытекает.

Это почти невероятно: простреленный второй пулей сэра Джорджа на уровне легких, медведь истекает кровью, она течет как из двух краников — но зверь продолжает сражаться.

Неправдоподобная живучесть!

Перро отточенным круговым движением повторяет операцию по расчленению лапы гризли и приговаривает:

— А это — на ужин господину милорду, если он не отправился в ад к язычникам-еретикам.

Медведь с необыкновенным проворством разворачивается, встает на ампутированные конечности, рыча падает, пытается снова подняться, опять падает, потом, убедившись в тщетности своих усилий, ползет на брюхе, как тюлень, к канадцу, который, подняв карабин, отступает все дальше и дальше, чтобы вконец измотать хищника…

— Могу прикончить тебя одним выстрелом, косолапый дурень, да пули жалко, — говорит охотник и мстительно добавляет: — Вы, звери, коварны, я рад, что вижу, как ты мучаешься. Литра три крови уже потеряно, пора тебе подыхать.

Изуродованный медведь доживает свои последние минуты, начинается агония, она длится недолго, смерть приходит, когда он оглашает лес отчаянным воем.

— Ну, вот, — говорит Перро, — есть неплохое мясо, можно отнести его моим братьям, несчастным носильщикам. А англичанин-то жив? Что-то он ни рукой, ни ногой не шевелит… Подумаешь, поборолся с медведем, в котором не больше двенадцати — тринадцати сотен фунтов!

Сэр Джордж действительно лежит недвижим. Глаза закрыты, лицо восковой бледности. На плечах одежда разорвана, кожа вся в крови.

Метис трясет его за руку и кричит:

— Эй, месье, господин милорд, приходите в себя! Все кончилось, медведи убиты. У нас пять тысяч фунтов мяса и четыре шкуры на выбор. Черт возьми! Отвечайте же! Скажите что-нибудь! Да можно ли от пощечины медведя… Он меня не слышит, бедняга в обмороке, нужно дать ему выпить.

Перро торопливо роется в своем мешке, вынимает оттуда флягу в плетеном футляре и вливает содержимое в рот его превосходительства.

— Льется, значит, живой, — с важным видом констатирует «эскулап».

Его превосходительство начинает глотать целительную жидкость, кашляет, чихает, делает глубокий вдох, открывает глаза, потягивается и, сев, спрашивает слабым голосом:

— А медведь?

— Вот он, — отвечает канадец, указывая пальцем на окровавленную тушу, застывшую на ковре залитых кровью сосновых иголок.

— Что произошло? Я что-то не помню.

— Что произошло? Ваш карабин ценой в две тысячи франков подвел вас как старое ржавое ружье за четыре франка десять су.

— Не может быть!

— Ну, попробуйте открыть ствол, посмотрим что вы скажете.

— Попробуйте сами, я что-то совсем разбит, — жалобно говорит наконец наш джентльмен.

Перро старается перевести затвор слева направо, но тщетно.

— Ваши железные гильзы расширились от слишком большого количества пороха и заклинили механизм. С медными гильзами этого не произошло бы — они быстро возвращаются к первоначальному объему.

— Ну, Перро, вы мастер в ружейном деле.

— Похожее случилось пять лет назад у моего брата Андре на Аляске — его чуть не загрыз гризли. И тогда друг наш господин Алексей, русский, очень образованный, все мне объяснил. Надо разобрать ваш карабин, шомполом извлечь гильзы, заменить патроны. И потом…

— Что потом?

— Следующий раз стреляйте с более близкого расстояния и цельтесь точно в глаз — во всяком случае, когда идете на опасного зверя, способного настичь вас и растерзать.