|
Отчего? Неужели виною тому этот молодой человек? но какое же отношение имеет его дело до лет храброго капитана? Никакого; не тут должно искать начала грустного раздумья Кука. Он просто любил, как и сам выражался, "вступать в мысленный разговор с самим собою", и вот в этом-то разговоре он случайно наткнулся на сорок лет. Лицо его становилось мрачнее и мрачнее. Наконец он подскочил к зеркалу, сложил на груди руки, как Наполеон в решительные минуты жизни, и стал пристально всматриваться в свою особу. В первый раз с ужасом подумал он, что, может быть, он уж и не молодой человек. "Где же ты, младость удалая?" -- печально воскликнул он и опять задумался. Прошло пять минут немого молчания, в которые на лице капитана царствовал "гробовой" ужас к "могильный" мрак; вдруг он отскочил от зеркала, схватил фуражку и выбежал на улицу. Через минуту он проезжал уже на извозчике улицы уездного города.
Капитан Кук был известен в своем городе как человек почтенный, у которого можно "не иначе как по знакомству" занять денег, за пустячные проценты, под заклад серебра и золота; а в особенности он был известен как любитель и участник благородных спектаклей. У него был свой деревянный сарай, отделанный, как он выражался, на манер театра, куда приглашались все ревностные поклонники Мельпомены и холодного пунша. Еще недавно сам капитан играл "Отелло" и был "трикраты" вызван; после спектакля выпил до девяти стаканов пуншу и был единогласно прозван "любезным молодым человеком, с душой, созданной к великому". Вот и всё, что покуда нужно вам знать о храбром отставном капитане Иване Егоровиче Куке. Куда он поехал? Уж не догонять ли младость удалую? Кто его знает; подслушаем, что он думал, когда стоял у зеркала. "Я уже не в первой молодости -- да! Пройдет десять лет (десять!), и я уже не буду нравиться прекрасному поду -- да, да! Время летит и не возвращается… да, да, да! Что ж буду делать я в старости? Конечно, я могу иногда приятно провесть время, читая прибавления к "Губернским ведомостям" или разыгрывая роль Отелло, могу раскладывать пасиянец, записывать приход и расход, получать проценты, петь псалмы и т. д. Могу иногда бывать у сестры Настасьи Егоровны, беседовать с ней, брать детей ее на руки… Та-та-та! А нельзя ли мне будет брать своих детей на руки?" Тут с минуту в голове капитана по было никакой мысли, наконец он продолжал так: "Сколько у меня доходу? Достанет и мне, и жене, и детям… только я не желал бы больше трех дочерей и четырех сыновей… (каково?). В каком я чине? Капитан… чин еще, так столбовой буду! Какая моя натура? Смирная и незложелательная. Создан ли я к супружеской жизни? Уж разумеется… А почему бы так? Люблю спокойствие и умеренность, читаю "Северную пчелу" и даю в рост деньги…" Капитан вздохнул свободно и спешил сделать формальный вывод из этого форменного рассмотрения дела. "Из вышесказанного явствует, что я жених хоть куда, только бы не подурнеть к бракосочетанию. Женюсь, непременно женюсь! На ком? На вдове Абрикосовой… потому что и она отдает… совершенно наклонности одинаковые. Притом я давно люблю… а дом такой сухой, решительно не бывает сырости!" Именно в тот самый момент, в который эта великая идея озарила разум капитана, он отскочил от зеркала и выбежал на улицу. Мечты о любви, процентах, переделке дома и о подобном тому провожали капитанскую душу нашего героя до самых ворот дома Абрикосовой; он был давно знаком с нею и, следовательно, мог надеяться, что его примут, а потому бодро и весело взбежал на лестницу.
Глава вторая,
– - Ах, кто-то идет… полноте, Андрей Петрович! -- воскликнула в испуге Домна Семеновна, выдергивая свою руку из руки молодого человека. В это время в прихожей раздался голос Кука: – - Дома ли барыня? – - Ах, это "наш капитан"! -- сказала вдова. |
