– Что же вы, Константин Николаевич, замечать не хотите? Я обидел вас чем-то позавчера? – И, не дожидаясь ответа, Развалов примирительным тоном сказал: – Ну прошу вас, забудьте свои обиды – теперь некогда обижаться.

Лихунов видел, что произошло что-то не просто неприятное, а даже чрезвычайное, – Развалов был сильно возбужден.

– Обид я на вас никаких не держу, – серьезно посмотрел на инженера Лихунов, – и… скажите, что случилось? Поверьте, меня уже ничто не удивит.

Подполковник, казалось, некоторое время колебался, но потом, отведя Лихунова подальше от церковных ворот, откуда, надевая на ходу фуражки, выходили офицеры и солдаты, горячо и взволнованно заговорил:

– Константин Николаевич, голубчик, я ведь знаю, почему вы надулись – за паникера малодушного меня приняли, едва ли не за предателя. Нет, поверьте, я не паникер! Просто я здесь на многое с изнаночной стороны, с тылу посмотреть сумел, поэтому и выразил вам свои сомнения, а тут еще такое… такое случилось… – Спокойный, выдержанный Развалов вдруг сквозь зубы по-солдатски смачно выругался и, не в силах сдержать гримасу отвращений, стал говорить: – Ну представьте, прибыл вчера вечером новый инженерный начальник, полковник Короткевич, и, понятно, все своими глазами увидеть захотел, будто теперь крепости чем-то помочь можно. Так вот, решил Короткевич этот с ходом оборонительных работ ознакомиться, на передовых рубежах проводимых. Сел в автомобиль с двумя другими инженерами и, захватив с собой карту крепости, секретнейшую и подробнейшую, стал объезжать позиции. Карта эта, надо вам сказать, – тяжело сглотнул слюну Развалов, – лишь в одном экземпляре имелась, ее даже не полагалось выносить из того помещения, где она хранилась…

– И что же произошло? – чувствуя, как холодеют кончики пальцев, спросил Лихунов.

– А вот что: заехали нечаянно на немецкие позиции, были обстреляны – два инженера, техник и шофер убиты, а Короткевич в плен захвачен, равно как и карта, которой германцы теперь весьма умело воспользоваться смогут, будьте покойны! – Развалов затрясся. – Да вы представляете, что это за карта была? Там не то что каждый форт, а каждое пулеметное гнездо на форте, каждый пороховой колодец, каждый сортир и провиантский склад помечены были! Нас теперь, как детей малых, голыми руками взять можно, но ведь будут принуждать солдат до последней капли крови обороняться, за царя и отечество! У-у, предатели! Не-на-ви-жу!

– Да откуда это известно стало? – оторопело спросил Лихунов. – Может быть, все не так. Кто видел?

– Да перестаньте вы ребячиться! – грубо оборвал капитана Развалов. – Наши стрелки на передовой все видели. Еще и махали сидящим в автомобиле, поворачивайте, дескать, нельзя туда, а им – все нипочем. Дозволили потом немцы убитых забрать.

Развалов резко отвернулся, и Лихунову показалось, что инженер заплакал, коротко и беззвучно. Провел по глазам ладонью и снова заговорил:

– Подозреваю, полкрепости уже о потере карты знают, солдаты кучками собираются, об измене толкуют. Ну как, скажите, воевать с таким чувством? Э-эх, подлецы! Только у нас, в России, беспечность по значимости результатов с подлостью, предательством граничит! Продали отечество, негодяи!

Развалов, совершенно вне себя от обиды и гнева, повернулся и, не прощаясь с Лихуновым, почти побежал в сторону, и в фигуре его, какой-то сгорбленной, с головой, вжатой в плечи, не было ничего гвардейского – одно лишь уныние и подавленность.

Лихунов, постояв с минуту на месте, медленно двинул к воротам цитадели. Навстречу ему, маршируя, проходили солдаты; дребезжа, проносились мотоциклеты фельдъегерей, велосипеды; орудийные упряжки прогромыхали, едва не задевая его, – и все это движение, суетливое и излишне шумящее, казалось ему театральным, ненужно-батафорским, лицемерно-парадным, производящимся кем-то ради того, чтобы не упрекнули в бездействии.