— Все жены упрекают в этом своих мужей, — заметил Пуаро. — Особенно мужей-англичан, — добавил он.

— Вы, иностранцы, намного галантнее.

— Мы знаем, — сказал Пуаро, — что раз в неделю (а предпочтительно три или четыре раза) мы должны говорить женщине о своей любви: разумно также принести ей несколько цветков, сказать два-три комплимента или уверить, что ей очень идет ее новое платье или шляпка.

— И вы это делаете?

— Увы, мадам, я не муж. Увы!

— Я уверена, вы об этом не жалеете. Вам нравится быть беззаботным холостяком.

— Нет-нет, мадам, все, что для меня потеряно в жизни, ужасно.

— А мне кажется, что мужчина, обзаводясь женой, поступает глупо.

— Значит, вы сожалеете о тех днях, когда вы рисовали в своей студии в Челси?

— Вы, кажется, все обо мне знаете, месье Пуаро.

— Я сплетник, мадам. Я люблю слушать о людях все. Вы и в самом деле жалеете? — спросил он.

— О, я не знаю.

Она нетерпеливо села на скамью. Пуаро сел рядом.

Ему еще раз предстояло стать свидетелем феномена, к которому он уже привыкал. Эта привлекательная рыжеволосая молодая женщина была готова рассказать ему то, о чем она дважды подумала бы, прежде чем рассказать англичанину.

— Я надеялась, — сказала она, — что, когда мы приедем сюда в отпуск, подальше от города, все станет на свое место… Но ничего не изменилось.

— Ничто?

— Нет, Алек по-прежнему мрачен… о, я не знаю… он стал замкнут. Я не понимаю, что с ним происходит. Его нервы на пределе. Ему звонят по телефону, оставляют какие-то странные записки, и он ни о чем мне не рассказывает. Это сводит меня с ума! Сначала я думала, что здесь замешана другая женщина, но это маловероятно.

Ее голос звучал несколько неуверенно, словно ее тревожили и другие мысли. Пуаро это заметил.

— Вам понравился вчерашний чай? — спросил он.

— Чай? — переспросила она удивленно. Казалось, ее мысли были далеко и теперь возвращались к действительности. — О да, — спохватилась она. — Вы не представляете себе, как это было утомительно. Сидеть в том душном шатре с паранджой на лице…

— В чайной палатке, наверное, тоже было душно?

— О, да! Но выпить чашку чая всегда приятно, не так ли?

— Вы только что искали что-то, мадам. Может быть, вот это? — Он протянул ей брелок.

— Я… о, да! О… благодарю вас, месье Пуаро. Где вы нашли его?

— Здесь, на полу, вот в этой трещине.

— Должно быть, я его когда-то уронила.

— Вчера?

— О нет, не вчера. Раньше.

— Но, мадам, я помню, что видел этот самый брелок у вас на запястье, когда вы предсказывали мне мою судьбу.

Никто не умел преподнести преднамеренную ложь так искусно, как это делал Эркюль Пуаро. Он солгал с такой уверенностью, что Пегги Легги потупила взгляд.

— Я точно не помню, — промолвила она. — Я лишь сегодня утром заметила, что его нет.

— Тогда я счастлив, мадам, — сказал Пуаро, — что могу вернуть его вам.

Она нервно поворачивала маленькую вещицу в своих пальцах.

— Благодарю вас, месье Пуаро.

Она встала. Дыхание ее было неровным, а глаза выдавали волнение.

Она поспешно вышла. Пуаро откинулся на спинку скамьи и медленно покачал головой.

— Нет, — произнес он вслух, — вчера она не ходила в чайную палатку.