– Правда?

– Да.

– Ну ну. Как любопытно.

И тут уж начала смеяться Соледад, она делала это немного принужденно, потому что не знала, что еще сказать.

– У вас очень маленькие ноги. Для мужчины.

– Премного благодарен.

– Нет нужды благодарить меня.

– Ну, хорошего дня.

– Хорошего дня. Пусть все у вас будет хорошо.

– И тебе того же.

– Сеньор Нарсисо!

– …

– Просто… просто…

И поскольку она так и не придумала, как остановить его, то опять начала плакать, на этот раз более яростно, чем в первый раз.

– Ну вот опять. Да что с тобой такое?

И тут Соледад поведала ему всю историю своей жизни. Начиная с того, что помнила, – с того, как сидела на коленях у папы в дверях их дома в Сан Луис Потоси, и кончая самыми последними ночами здесь, в столице, которые проводила в страхе перед Дядюшкой Пио, любившим приподнимать ее платье, когда она спала. Она говорила и говорила, будто никогда не делала этого прежде, потому что нерассказанные истории, они самые важные. Слова выходили из нее вместе со слезами и соплями; к счастью для Соледад, Нарсисо был джентльменом и предоставил ей свой носовой платок и молчаливое внимание. И когда она завершила длинную, печальную историю своей короткой жизни, Нарсисо почему то почувствовал себя обязанным спасти ее. Ведь он, в конце то концов, был джентльменом и солдатом, и вот что он сказал:

– Послушай, ты можешь работать у нас. Почему бы и нет? Я поговорю с матерью. Девушку, работавшую у нас, уволили, и нам нужен кто то вместо нее. Если хочешь, давай пойдем прямо сейчас. Ну вот и договорились.

Соледад не сказала ни «да» ни «нет». Ей было страшно вот так сразу определить свою судьбу, потому что, по правде говоря, никогда прежде ей не приходилось принимать решения относительно своей жизни, она просто плыла по ней, кружась, словно сухой лист, влекомая потоком пенной воды. Даже теперь, хотя ей казалось, будто у нее есть выбор, в действительности она лишь шла по уже уготованному ей пути. Она будет жить в семье Рейес дель Кастильо.

Соледад перегнулась через балюстраду, чтобы видеть, как Нарсисо шагает по лестнице, сразу через ступеньку, и быстро идет по двору, где соседская женщина все еще купает своих детей, и потому весь двор в мыльной пене. В воздухе стоит запах влажного камня, и Соледад дрожит от холода, не имеющего ничего общего с утренней прохладой. Когда он достигает тяжелых мексиканских колониальных дверей и открывает калитку:

– Но куда мне прийти?

Нарсисо недолго стоит согнувшись в этой калитке, замерев на пороге – одна нога здесь, другая там. У него за спиной переливается белый свет мексиканского утра, еще прозрачен и серебрист, словно отполированная монета. Шум уличной суеты, издаваемый подметальщиками, торговцами со всевозможными товарами на спинах: стульями, корзинками, швабрами; продавцами фруктов, шербета, угля, масла; свист и крики, грохот колес, clip clop лошадей, гул трамваев, грубые, печальные крики мулов, тянущих за собой повозки, стук guaraches, click click click тяжелых ботинок, обычный для Мехико утренний запах овсянки – его невозможно перепутать ни с каким другим запахом, запах апельсиновой кожуры, свежеиспеченного хлеба bolillo, а также неизбывная вонь городской канализации. Нарсисо стоял наполовину в этом мире, а наполовину в прохладном сумраке двора, красивый молодой военный курсант. Помедлив секунду, он, как ей то ли показалось, то ли нет, сложил губы в поцелуе. Потом протянул руку, чтобы закрыть за собой калитку, и перед тем, как та захлопнулась, бросил ответ через плечо, словно белый цветок надежды…

24

Угол улиц Леандро Валле и Мизерикордиа, рядом с церковью Санто Доминго

Соледад Рейес переехала 24 июня.