Я заказал цыпленка табака и по тарелочке всех салатов, что у них были: и овощной, и острый корейский, и из кальмара с красной икрой.

Я мог забыть, что толком не ел уже несколько дней, но не мое тело. И сейчас желудок мигом мне это припомнил. Там нетерпеливо урчало, куски проваливались туда как в бездонную бочку, я жевал, глотал кусок за куском – и никак не мог наесться.

А затем словно перевернули пластинку: накатила сытость. Приятное отупение в голове, тяжесть в животе. Все-таки переел. Все-таки волк – мой тотем. Обжираюсь я тоже как собака – пока не съем все, до чего могу дотянуться. Хотя вот два пончика, из трех взятых на десерт, остались.

Их я забрал с собой и, чувствуя себя обожравшимся косолапым мишкой, доплелся до машины и плюхнулся на мягкое сиденье. Отъехал – и тут же вспомнил о Диане. Ее ведь тоже кормить надо. Может быть, это она от неполноценного питания стала такой никакой?

Но возвращаться… Вылезать из машины совершенно не хотелось. Здесь было тепло и пахло кожей и хвоей, сладко мешаясь с ванильным ароматом пончиков. Нет, только не сейчас. Ни за что!

Минут через сорок, когда сладкое отупение прошло, а шоссе рассекло очередной поселок, я нашел там магазинчик попристойнее и набрал разных нарезок.

Туман встретил меня в версте от шоссе. За воротами с обманным предупреждением он сгустился так, что даже фары не помогали.

Очень медленно я вел «мерин» – словно сам брел на ощупь. Вглядываться вперед было бесполезно. Только белесая муть, проткнутая лучами фар. Поворот ли перед тобой, подъем ли, спуск – совершенно не разглядеть. Разве что тени кустов по краям дороги, они угадывались шагов на пять впереди машины, здесь туман еще не успевал растворить их. Лови намечающийся изгиб или спуск…

Я полз как черепаха, впереди медленно струился туман в свете фар, и так же медленно текли мои мысли.

Было о чем подумать.

То ли еда меня успокоила, то ли кофеин наконец-то подействовал, но раздраженная торопливость отступила, я мог мыслить логично. Правда, легче от этого не становилось. Чем больше я вспоминал Диану утром, тем яснее мне становилось, что чем-то она все-таки занималась.

Чем? А что паучихи умеют делать лучше всего? Копаться в головах.

Но, кроме меня, в доме никого нет. Нет никого на версты вокруг. Рядом с ней только я. Значит…

Я поежился.

Могла она копаться во мне, пока я спал? Но я же ничего не чувствую. Никаких изменений.

Хотя… Что я знаю о том, как чувствуют себя те пурпурные? Может быть, им тоже кажется, что в их головах никто не копался. Даже наверняка. Уверены, что все, что они делают, делают по собственной воле. И к собственной пользе.

Наконец-то слева остался большой поворот – последний перед домом вроде бы. Да, так и есть. Вместо деревьев, наполовину растворенных в тумане, потянулась темная, словно провал в никуда, поверхность пруда.

Я напрягся, пытаясь уловить холодный ветерок в висках. Быстрое, настороженное касание, почти рефлекторное. Здесь уже совсем близко, здесь она должна почувствовать, что кто-то рядом.

Но касания не было.

Вытянув шею и приподнявшись на сиденье, чтобы заглядывать за переднее крыло вниз, на дорогу перед самыми фарами, где еще что-то различимо, хоть так угадать края дорожки, я обогнул дом и заехал в гараж.

И все еще не чувствовал Диану. Ни единого касания, даже самого робкого. Странно… Не может же она спать? Все то время, пока меня не было, целый день…

Или она настолько чем-то занята, что и моего приближения не заметила, и машины не услышала?

Тпру! Не надо накручивать себя. Цепь я проверил, а больше ей тут заниматься нечем. Нечем! И не надо себя накручивать.

Ночью тоже было нечем… Но утром она была сонная и выжатая. Не так ли?

Я выключил фары, вокруг машины сгустилась непроглядная чернота.