Одна радость была в том, что имущество, унаследованное лже-Мишелем, было до полного разбирательства описано, а его банковские счета заморожены. По крайней мере, он не успеет промотать все то, что присвоил, отправив в мир иной чужую бабушку.

Единственным уловом полицейских был поэт Варсонофий, заподозренный в причастности к преступлениям и арестованный в номерах «Дон».

Меня лично сам факт ареста Десницына-младшего по соседству с местом покушения на Михаила Хорватова несколько смутил — так ли уж он причастен к делам братца Нафанаила, если не захотел скрыться с очередного места преступления?

Но кто никак не мог смириться с предполагаемой причастностью Варсонофия к убийствам, покушениям и махинациям с чужим наследством, это, конечно, миссис Десни, ведомая материнским чутьем. Она даже явилась просительницей в мой дом, ибо справедливо подозревала, что судьба сыночка во многом зависит от наших показаний.

Узнав, что страдалица-мать просит ее принять, Маруся поспешила скрыться в своей комнате. У нее были основания не испытывать симпатии к представителям семейства Десницыных.

Принимать мамашу Десни мне пришлось самой. Я попросила Шуру проводить миссис в гостиную. Когда несчастная мать возникла в дверях, ее можно было бы принять за аллегорическую фигуру скорби, если бы не экстравагантный наряд. На голове страдалицы была чрезвычайно изысканная лиловая шляпа, украшенная золотистой лентой с длинным и узким как штык желтым пером и парой мелких кремовых розочек. Канареечно-желтая юбка была обшита по низу лиловыми полосками и воланами. Жакет миссис Десни, фиолетового цвета, был отделан какими-то блестящими золотистыми галунами. Пронзительно желтые перчатки-митенки венчали эту цветовую симфонию. Вероятно, любителям желтофиолей наряд убитой горем мамаши мог бы ласкать взор, но я нахожу эти цветы довольно вульгарными. Может быть, у меня извращенный вкус…

Лицо миссис Десни хранило строгое выражение. Я предложила бедной страдалице кресло, чтобы ей ловчее было страдать. Она проследовала через комнату молча, зловеще шурша желтой юбкой, и уселась с видом мученицы первых веков христианства, старающейся поудобнее устроиться в клетке с диким львом, куда определили ее жестокосердые гонители веры.

— Простите, госпожа Десни, Мария Антоновна не сможет к вам выйти, она нездорова после вчерашнего, — я сочла нужным извиниться за подругу. — Нервы, знаете ли…

— Конечно, сейчас все молодые девицы очень нервны, — желчно произнесла миссис. — Вот когда я была девушкой, никто из нас не знал даже, что такое нервы!

Я полагала, что воспоминания об этих былинных временах не имели отношения к визиту госпожи Десни в мой дом, но сочла за лучшее промолчать.

Несчастная мать продолжала развивать свою мысль, говоря, что все современные девушки вообще, а представительницы некоторых вырождающихся семейств старой московской аристократии в частности равнодушны и жестоки к людям, и если ее бедный сын безвинно оказался в застенке, то немалая доля вины в этом придется на долю кое-кого, не будем называть громких имен…

Не скрою, подобные намеки в адрес моей лучшей подруги показались мне в данных обстоятельствах неуместно сварливыми.

— Не надо воспринимать все так трагически, госпожа Десни! Официальные власти по закону разберутся в степени причастности вашего сына к данному делу. А безвинные страдания — превосходный двигатель для творческих порывов. Мне доводилось слышать от поклонников поэзии вашего сына, что этот юноша далеко пойдет. Если предположить, что он пойдет по этапу в Сибирь и дойдет до Туруханского края, его трагическая муза расцветет пышным цветом.

— Как вы жестоки! О, как вы жестоки! Превращать и без того несчастного, заключенного в узилище без всякой вины человека в мишень для издевок! Какое у вас ледяное, чуждое всякому милосердию сердце.