И в небо взмыл огромный шар. Странный шар, словно весь состоящий из лоскутов.

Шар взмывал в небо, но, вопреки всем законам перспективы, становился не меньше, а, наоборот, больше. И Наташе уже удалось разглядеть все его лоскуточки.

Никакие это не лоскуточки были, а лица ее мужчин. Шар состоял из живых мужских лиц.

Лоскутный шар, состоящий из лиц ее знакомых мужчин, почему-то показался Наташе таким смешным, что она рассмеялась. Весело и радостно.

И Наташа сквозь сон обрадовалось, что хотя бы во сне может смеяться.

Странный человек, запустивший в небо шар, тоже расхохотался. Схватился за ниточку, привязанную к шару, и вприпрыжку, как школьник, убежал.

Наташа смотрела ему вслед и хохотала – радостно и легко, словно в детстве.

Павел Иванович Пестель не узнавал себя. И надо сказать – это неузнавание нравилось ему чрезвычайно. После того странного похода в церковь Павел Иванович почему-то начал жить радостно, с каким-то сумасшедшим, никогда ему не свойственным восторгом. Он даже попробовал приударить за одной из своих подчиненных – молодой рыжей бухгалтершей Зоей. Но Зоя так быстро и так однозначно ответила согласием на все, что Павлу Ивановичу стало неинтересно, и он вежливо отошел, оставив Зою в недоумении и тревоге.

Но и эта история, однако, вовсе не испортила ему настроения. Даже показалась забавной.

После последнего приступа и похода в церковь Павел Иванович все чаще ловил себя на непривычном ощущении: ему нравилась жизнь. И вообще жизнь, и его собственная в частности. Утром он поднимался в хорошем настроении, и в чудесном расположении духа ложился спать.

После нескольких дней раздумий Павел Иванович решил смириться со своим хорошим настроением, не мучить самого себя расспросами о том, откуда оно взялось, да так и жить дальше в радости, покуда не вернется наконец привычная печаль.

Самое непостижимое заключалось в том, что Павел Иванович абсолютно не был уверен, что печаль эта вернется…

ИГОРЬ

После странного сна Наташа впервые за последнее время проснулась с ощущением не то чтобы хорошим, но – легким. Она выспалась и с удивлением обнаружила, что хаос в ее голове начал упорядочиваться. Упорядочился он до одной мысли, точнее до одного вопроса: кто? Кто мог заразить ее этим ужасом? Ведь какой-то подонок заразил?

Вопрос этот вызывал в основном гнев и ужас. Но кроме них еще и любопытство. Любопытство было новым чувством, появление которого радовало.

Наташа убрала очередную бутылку в холодильник, поставила на плиту воду для макарон, а сама пошла в душ, где ей всегда жилось и думалось лучше всего. В зеркало смотреть она не стала, понимая, что ничего хорошего там не увидит. Вообще решила в зеркало поменьше заглядывать: чего зря нервы бередить?

Стоя под душем, Наташа начала вспоминать своих мужиков. Рассказы, новеллы, триллеры, стихи и даже короткие четверостишья…

И вдруг поняла, что никого – боже мой, ни одного, ни единого мужчину! – не вспоминает она с теплотой и благодарностью.

Этот вывод поразил Наташу настолько, что пришлось немедленно выйти из душа.

Пошла на кухню. Посолила воду. Бросила макароны. Помешала автоматически. Впервые за последнее время ее голова не паниковала, а работала. Анализировала.

Поскольку болезнь, говорят, может развиваться в организме долго, годами, она решила начать анализ, как водится, с начала. С первой любви. С которой, собственно, и начался весь тот ужас, который привел ее…

Нет, об этом не думать. Не думать. Только про любовь. Про Игоря, Игорька…

Ей было семнадцать лет. Она поступила в пединститут, потому что ей все равно было, куда поступать.