Теперь он почти ежедневно отправлялся в Сопот, где проводил много времени в точности так, как мы уже описывали, с той лишь разницей, что все чаще заказывал обед и портер на веранде пансиона «Мирамар». Двадцать семь номеров разной величины были уже заняты курортниками из Берлина, Вроцлава, Дрездена, Варшавы и Познани, поэтому кроме немецкого вокруг звучал еще польский и русский язык. А одна еврейская семья из Лодзи, занимавшая два смежных номера на первом этаже, говорила одновременно на трех этих языках, когда же дело доходило до ссор — что, при наличии пятерых детей и двух прислуг, было неудивительно, — Касторп слышал жаргон, бывший в ходу и у евреев в Гамбурге; несмотря на множество заимствований из немецкого, в целом он казался чуждым и малопонятным. Накануне приезда Пилецкой в Сопот Ганс Касторп отправил с местной почты тщательно упакованную «Эффи Брист». Однако полька в указанный Тишлером день не приехала; не появилась она и в последующие два дня. Десятый номер на втором этаже пустовал, деревянные жалюзи в окне были закрыты, и только позади стойки портье, в отделении, где Ванду Пилецкую ждал ключ, покоилась знакомая посылка, которую Касторп углядел краем глаза, когда проходил через вестибюль в зал ресторана.

Беспокоиться оснований не было. Раз дирекция пансиона держит для нее комнату — а именно так это выглядело, — ему просто следует ждать. Ганс Касторп запасся терпением и, пользуясь солнечной погодой, полеживал в шезлонге, откуда наблюдал за прогулочными и рыбачьими судами, за детьми, играющими на берегу, а также за окном на втором этаже «Мирамара», которое прислуга открывала раз в день, вероятно, чтобы проветрить номер. В канун Иванова дня жара так допекала, что даже в рубашке с коротким рукавом и легкой соломенной шляпе, сняв незаметно туфли и носки, он не мог выдержать на раскаленном песке больше часа, переставлял шезлонг в тень деревьев близ аллеи парка и все чаще подумывал, не пора ли начать купаться. Привилегией плескаться у берега обладали только маленькие дети; взрослые, чтобы освежиться в прохладных балтийских волнах, вынуждены были отправляться в купальни, разделенные деревянной перегородкой на мужские и женские секции. На обратном пути во Вжещ Касторп приобрел в торговом доме Фастов купальный костюм в бело-зеленую полоску, с вышитым на груди парусником, под которым вилась надпись «Ostseebad Zoppot». Поглядев на себя в зеркало на дверце шкафа, он не удержался от смеха. Человек в зеркале смахивал на циркача, разве что в его голых плечах и икрах не было ничего атлетического, не говоря уж о грудной клетке, на которой изображение парусника слегка обвисло, производя довольно жалкое впечатление, как и то, что вырисовалось внизу живота, где трикотаж, наоборот, прилегал очень плотно. Вся же фигура в соломенной шляпе и с сигарой во рту выглядела весьма комично: таким мог предстать перед публикой один из братьев Веллинек, знаменитых клоунов, которых Касторп помнил по гамбургскому цирку.

Назавтра около одиннадцати часов — разумеется, без сигары и соломенной шляпы — он, пройдя несколько метров по нагретым доскам помоста от раздевалки до лесенки, спустился в холодное море.