Она часто навещала Буниных. Каждый раз приносила подарки — американскую рубашку с пуговицами на воротничке (батендаун), сигареты «Кэмел», мягкие ботинки без шнурков (мокасины), несколько отличных галстуков. Расстались они в конце ноября друзьями. Вера Николаевна даже всплакнула, а Мария Самойловна неожиданно блеснула эрудицией.

— Помните, Иван Алексеевич, — говорила она, ласково глядя Бунину в лицо, — Толстой сказал: «В случаях сомнения — воздерживайся!» Послушайте этого мудрого человека. Воздержитесь от необдуманных шагов. А ваши друзья в США вас не забудут. Если не хотите ехать к нам, то мы станем оказывать вам помощь здесь. Не дадим вам пропасть!

Бунин растрогался, они долго обнимались, а шофер во второй раз пришел в квартиру — Цетлина куда-то опаздывала.

Они виделись последний раз в жизни. Очень скоро они станут врагами — до конца своих дней.

— Жизнь у меня теперь очень интересная, — горько усмехался Бунин. — Она состоит из сплошных головоломок: где взять деньги, чтобы заплатить доктору? На что купить лекарства? Или вот совсем пустяк: на какие шиши питаться? Про такую роскошь, как новые шнурки для совершенно старых ботинок, я не говорю: подвяжусь медной проволочкой.

Вера лишь молча вздыхала. Бунин бросал саркастический взгляд на жену и продолжал веселиться:

— А что ты, Вера, думаешь? Это может в моду войти: впервые нобелевский лауреат свои ботинки зашнуровал, нет, запроволочил чем-то медным!

— Может, Марку Александровичу написать?

Бунин отмахивался руками, словно от назойливой мошкары, торопливо, словно уговаривая самого себя, произносил:

— Нет, нет! Только не это. Устал унижаться. Лучше удавлюсь. Еще мой покойный батюшка, царство ему небесное, учил: «Запомни, Иван, дороже всего обходится помощь бескорыстная!»

— Да, Ян, ты совершенно прав! — покорно соглашалась Вера Николаевна, уже совершенно высохшая от постоянного недоедания. — Ты — великий писатель и всегда должен помнить об этом. Ты не имеешь права терять своего достоинства. Я… я сама… кое-чего придумаю.

Бунин недоверчиво смотрел на жену, не понимая, что такое она может придумать: продавать уже нечего, а других ресурсов у них не было.

В полдень Вера Николаевна отлучилась на час. Вернулась, держа в руках целую сумку еды. Бунин ахнул:

— Откуда это: хлеб, кусок мортаделлы, селедка, пачка чая и сахар?

— Бог послал! — туманно отвечала жена.

На руке Веры Николаевны отсутствовало… обручальное кольцо.

«Господи, до какой нищеты дожили!» Он обнял жену, не удержался, заплакал.

Ночью, проснувшись, Бунин заметил, что жены на привычном месте нет. Он растворил дверь в гостиную. Вера Николаевна сидела за столом и что-то писала. Увидав мужа, вздрогнула и сунула лист под книги, лежавшие рядом.

— Вера, что ты ночью здесь делаешь? Пожалуйста, покажи, что спрятала. — Бунин говорил как никогда мягко.

Вера Николаевна вздохнула, протянула ему исписанную страницу:

— Ян, только не сердись…

Он читал, и его лицо заливала краска: было одновременно и стыдно, и горько. Вера Николаевна обращалась к Алданову, молила о помощи.

— Верочка, голубка, не надо! — Он разорвал листок. — Я сам напишу. Пойдем спать.

Закусив губу, он поутру торопливо — как чашу горькую принимал! — писал: «Милый, дорогой Марк Александрович, спешу вам ответить, горячо поблагодарить вас за ваши постоянные заботы обо мне и попросить передать Соломону Самойловичу Атрану, что я чрезвычайно тронут им и шлю ему мой сердечный поклон.