|
Буду очень рад познакомиться с ним, когда он будет в Париже. Ваше сообщение (о сборе денег в США для Бунина. — В. Л.) чрезвычайно обрадовало меня, хотя эта радость смешана и с большой грустью, с боязнью, что, может быть, и не осуществится доброе намерение Соломона Самойловича. Ведь вы говорите, что могут быть какие-то «влияния» на него. Что ж — очевидно, на свете все может быть, век живи — век учись!.. Моя история, т. е. что некоторые в чем-то обвиняют меня… эта история похожа на самый нелепый, дикий сон… Что до моего материального положения, то вы его знаете лучше Столкинда. Жить чуть не на краю могилы и, сознавая свою некоторую ценность, с вечной мыслью, что, может быть, завтра у тебя, больного вдребезги старика, постыдно, унизительно доживающего свои последние дни на подачки, на вымаливание их, не будет куска хлеба, — это, знаете, нечто замечательное! Вы говорите о Цвибаке: у него моих капиталов осталось теперь всего 150 долларов, — на днях пришлось взять 200, — и никаких «сборов» он больше уже чуть не год не делает, да, конечно, и не будет делать — есть ведь всего 5–6 человек, которые кое-что дали ему для меня в прошлом году, и не думаю, что будет ему приятно снова клянчить на мою подлую, нищую старость…»
Поясню: С. С. Атран — чулочный фабрикант. И. Я. Столкинд еще в дореволюционные времена на Пятницкой улице в Москве, в доме 74 владел фабрикой «механического производства обуви» со 125 рабочими. Наследники Столкинда и по сей день занимаются делами благотворительности. Что касается Цвибака, журналиста талантливого, то, перебравшись в США, он тесно сотрудничал с антисоветскими организациями, многие годы был главным редактором сионистской газеты «Новое русское слово». Кстати, судьба отмерила ему почти вековую жизнь, он пережил, и намного, всех участников нашей истории. Оставил живо написанные и пристрастные мемуары. Подобная благотворительность — это паутина, которая налипает на жертву, лишая ее самостоятельности, подчиняя своей воле. Вот почему Бунину пришлось говорить об «истории» — жуткой и поучительной…
Ну и теперь вновь о бунинской бедности, и нечто такое, что самая смелая фантазия постигнуть была не в силах. Кто только не писал о том ужасающем бедственном положении, в котором очутилась Вера Николаевна после смерти Бунина. Даже близкий друг дома Буниных, проницательный Александр Бахрах, в своих мемуарах сетует по поводу нищенского существования Веры Николаевны. Но… не такой уж простушкой была Вера Николаевна, как об этом писали Берберова, Катаев и прочие. После смерти своего великого мужа вдова снеслась с советским посольством, пообещала передать на родину весь его богатейший архив и — самое вожделенное — дневники. Советское правительство назначило ей ежемесячную пенсию. Сумма была королевской — восемьсот инвалютных рублей, что составляло 1560 долларов США. «Зеленые» еще не успели увять, деньги это были громадные. За полторы тысячи, к примеру, можно было приобрести новый «рено». То, что Вера Николаевна, получая эти колоссальные деньги, жила тем не менее убого, — факт. Куда девались эти франки-доллары? Прежде чем ответить на этот вопрос, приведу еще один документ, хранившийся под грифом «Совершенно секретно». «Советскому правительству от В. Н. Буниной Париж, 17 января 1957 года Настоящим письмом считаю необходимым обратить ваше внимание на следующее: После того, как представители Советского посольства во Франции установили со мной контакт и договорились в принципе о постепенной передаче мною архива Ивана Алексеевича Бунина, мне была установлена ежемесячная пенсия с января 1956 года в размере 800 рублей, что составляет по нынешнему курсу 70 000 французских франков. |
