– Сергей Викторович, внимание…

Мичман скупо кивнул, не отрываясь от прицела орудия. По большому счету уже можно было отдавать команду стрелять, но я ждал, когда в трактир пожалуют все старшие офицеры.

«Ну давайте, родимые, гляньте на натюрмортик, что мы вам приготовили… – мысленно советовал я самураям. – Так краси-и-иво, залюбуетесь!!!»

В целях привлечения японского командования я приказал украсить общий зал трактира дохлыми косоглазыми. Их сначала расстреляли, а потом развесили рядами на потолочных балках. Самурайский бухгалтер висел в центре, на люстре из тележного колеса, в руку ему вложили японский флажок, а на башку надели колпак, самолично мною скрученный из старой газеты.

Да, лишнее, не спорю, слегка перестарался, но я, к примеру, после доклада о таких художествах обязательно пошел бы смотреть. Только, увы, как уже говорил, кто ж поймет, что у этих макак в голове творится.

Устав ждать, уже собрался отдать команду открыть огонь, но увидел, как большая группа офицеров все-таки направилась в трактир. Остальные японцы начали скапливаться плотными рядами возле здания. Очень скоро поселковая площадь стала похожа на стадион, где зрители нетерпеливо ожидают выступления какого-нибудь поп-идола.

Я выдохнул и перекрестился.

– Всем укрыться… – А после секундной паузы сухо скомандовал: – Огонь!

Пушчонка немедленно рявкнула, из ствола выплеснулся длинный язык пламени. По моим расчетам, снаряд должен был лететь к цели всего секунду с небольшим, может, меньше. Увы, я не артиллерист ни разу. Но даже эти мгновения показались вечностью. Наконец на заднем дворе вспух разрыв, прямо рядом с дровяным сараем. И тут же…

Забегая вперед, скажу, что я никогда ничего подобного не видел. И дай боженька, чтобы никогда больше не увидеть. Да, в Ла-Рошели рвануло знатно, но…

Над поселком взмыл огромный сноп пламени, удивительно похожий на ядерный взрыв. Я немедля оглох и почти ослеп, но все-таки успел заметить, как избы сминаются, словно карточные домики, и истошно заорал:

– Всем на землю!!!

Только вот сам упасть не успел.

Дикий рев, невыносимый треск и грохот, тело стало невесомым, и я куда полетел. Полет закончился жесточайшим ударом, после чего все ощущения исчезли и наступила спасительная темнота.

Сколько я был без сознания, не знаю, но, видимо, не очень долго, потому что скоро откуда-то издалека, словно сквозь подушки, донесся пронзительный женский голос.

– Сделай же что-нибудь! Сдела-а-ай! – верещала женщина, а точнее – девочка. – Быстро, он же умрет!!! Я прошу-у-у, пожалуйста-а-а!..

Грешным делом, я подумал, что меня в очередной раз куда-то занесло, потому что голос был совершенно незнакомым. Ни одна из известных мне женщин так не говорила, ни в моем прошлом, ни в настоящем.

«Может, и к лучшему… – вяло подумал я. – Пищат на русском, причем на современном русском. Может, боженька, или кто там забавляется, внял моим молитвам и не стал закидывать в уж вовсе невообразимые дали? Конец двадцатого века? Или середина?..»

Но вот тут я неожиданно ощутил хлесткую пощечину, отозвавшуюся в мозгах острой болью. А еще через мгновение оплеухи вообще посыпались градом.

– Да что за черт?! – взвыл я и наконец открыл глаза.

Еще пара секунд ушла на то, чтобы навести резкость, после чего совершенно неожиданно для себя я узрел зареванное чумазое личико Мадины.

– Живо-о-ой!!! – Девочка упала мне на грудь и тоненько протяжно завыла.

«Опять сюда…» – тоскливо подумал я и только потом всполошился и заорал:

– Что с косоглазыми?

Максаков изобразил на ободранной роже улыбку, извиняюще, словно нашкодивший школьник, пожал плечами и ткнул куда-то себе за плечо.