– Передохнем.

Рядом, шумно выдохнув, устроился Артур Резаный.

– Куда теперь?

Паша Фомичев звонко сцедил слюну через щербину между передними зубами и отвечал, будто не услышав вопроса:

– Нас, наверное, уже хватились. Если мы не улизнем отсюда часа через три… ну максимум, через четыре, то нас скормят волкодавам. Как пить дать! – И, весело посмотрев на Резаного, как-то заметно поскучневшего, поинтересовался: – Ну как, нравится тебе такая перспектива? Может, еще повернешь, а? Покаешься, а вдруг простят?

– Брось, – отмахнулся Резаный, – не в первый раз помирать. Может, еще выкрутимся.

– А ты, я вижу, оптимист, – сдержанно заметил Фомичев и уже серьезно признался: – Завидую!

Артур Резаный постучал себя по карманам.

– Тьфу ты! Сигареты уронил. Как же теперь без курева?

– Ты меня умиляешь, Резаный, – ему скоро собаки глотку начнут рвать, а он о никотине думает. Ладно, пошли, нечего рассиживаться, у меня есть еще кое-какие планы на жизнь, не хотелось бы, чтобы она прервалась столь похабно.

Костыль поднялся и, пнув носком сапога камушек, заторопился вниз. Неожиданно он остановился.

– Ты ничего не слышишь?

Резаный застыл, воровато покрутил головой и виновато произнес:

– Птицы орут, Костыль. А так, в натуре, ничего не слышно.

– Собаки лают, – удовлетворенно протянул Костыль.

Резаный невольно взглянул на напарника: с такой любовной интонацией мог говорить бывший легавый, вышедший в тираж, но уж никак не бродяга, добрую половину жизни протянувший в лагерях. Еще один ребус, мать твою! Но переспрашивать не стал.

Через час пути лес помельчал, и сквозь поредевшие кроны заблестела узенькая полоска свинцовой воды. Повеяло странной смесью свежести и йода, какая может быть только на берегу моря.

Фомичев ускорил шаг.

Скоро лес отступил совсем, сменившись на каменистую пойму. У обрыва, сопротивляясь порывам ветра, стояла выцветшая добела палатка. Неожиданно полог откинулся, и из нее вышел высокий сухопарый мужчина в штормовке и вязаной малиновой шапочке. Посмотрев из-под ладони в сторону приближающихся, он уже через минуту потерял к ним интерес, признав в них чужих, и, помахивая алюминиевым котелком, заторопился к небольшому обрыву, у основания которого тонкой струйкой пробивался родник.

– Засекут, – нервно произнес Резаный, – что делать-то будем?

– Спокойно, – не разжимая челюстей, произнес Костыль, – главное, не дергаться. И прими ты беззаботный вид, мать твою, считай, что ты не в бега ударился, а на рыбалочку вышел.

– Понял, – с натянутой улыбкой отреагировал Резаный, чуть расслабившись.

Мужчина в шапочке уже набрал в котелок воды и, осторожно ступая по камням, пошел в обратную сторону. А вода, плескаясь, крупными каплями падала на плоские камни.

– Отец, закурить не найдется? – жизнерадостно спросил Костыль, сделав навстречу несколько больших шагов.

Мужчина чуть приостановился, смерил Костыля мрачноватым взглядом и сдержанно поинтересовался:

– С поселения, что ли?

– С чего ты взял? – на лице Фомичева играла все та же располагающая улыбка.

– Что я, зэков, что ли, не видел? А потом на руки свои посмотри… Не нравятся мне ваши наколочки!

– А ты глазастый, отец, – веселья в голосе Костыля заметно прибавилось. Очень дурной признак. – Может быть, так оно и лучше, объяснять ничего не надо будет! Котелок бы ты свой поставил, а то, не ровен час, опрокинешь на себя.