Она помолчала, бессознательно подняла руку и длинными пальцами с ярко-красными ногтями потрогала и нежно помяла левую грудь. Она не подпирала ее, потому что грудь не нуждалась в этом. А вот я сразу потерял нить разговора.

Но слова Вивиан вернули меня снова к делу. Точнее, к тому большеногому шантажисту. Она объяснила, откуда он взялся.

— Если он мертв, — ну, вы же не станете меня шантажировать. — Женщина снова улыбнулась. — Так случилось. Как-то вечером был прием на Кресент-Драйв. Нас там было четырнадцать. Он был довольно буйным. Кто-то сказал, что единственно, что плохо в лагерях нудистов, — это то, что их портит сама природа.

— Природа? — не понял я.

— Лагеря на природе — это москиты, загар и прочее, — пояснила она. — Всегда наступишь на что-то колючее в траве. И холодно, как на Аляске в некоторые ночи. Так вот, мы решили организовать нудистский клуб в помещении.

— Вас было четырнадцать? — повторил я.

— Четырнадцать. И все четырнадцать — пьяные. Можете себе представить?

— Ну да. Только нужно было следить за тем, сколько пьете.

— Это было с год назад — некоторых людей, которые там были, вы знаете. Но я не стану называть их имена. Мы пришли в тот лагерь на два или три месяца и потом автоматически разбились на отдельные группы.

«Пришли в лагерь», — сказала она. Каждый раз, когда я думаю о бойскаутах или других веселых ребятах, я вспоминаю слова «пойти в лагерь». А сейчас слова Вивиан вились вокруг меня, словно сойки.

— Но, черт возьми, — проговорил я. — Все вы там были нагие, все четырнадцать, целая стая. Ну и что, какое до этого дело шантажисту? Может быть, вас ввели в заблуждение, вас покинули или вы плохо себя вели. Но вас не за что посылать в Фолсом на двадцать лет…

— Конечно не за что. Но если это стало бы широко известно, имена и все такое, были бы неприятности, это точно. И вот этот человек узнал про меня. — Она покачала головой. — Он решил на мне заработать. Но я хотела узнать, кто ему сказал об этом лагере. — Вивиан глубоко вдохнула, будто хотела немного успокоиться, и сказала: — Но как бы то ни было, он предъявил мне эти требования. Я говорю вам, чтобы помочь все это понять.

— Я начинаю кое-что понимать, — заверил я. — Этот человек знал о вас довольно много.

— Да, довольно много.

И я наконец задал вопрос, который давно крутился у меня на языке. Хотя я полагал, что знаю ответ на него.

— Вивиан, вам приходилось когда-нибудь писать письмо Аманде Дюбонне? В журнал «Инсайд»? В рубрику «Строчки для страждущих»?

Она рассмеялась, явно удивленная:

— Вы не можете быть серьезным. Зачем мне надо делать такое?

«Опять неправда», — подумал я. И тут же подумал другое: «Какого черта! А если она и впрямь не писала, что тогда?»

А женщина поинтересовалась:

— Почему вы все-таки спрашиваете меня об этом, Шелл?

— Да так… есть одна мысль.

— Довольно глупая мысль. — Она притворилась обиженной. — Вы на самом деле думаете, что я одна из тех идиоток?

— Не все люди, которые пишут Аманде Дюбонне, идиоты, Вивиан. Многие из них — довольно разумные люди, но, может быть, чем-то смущены. Или одиноки, напуганы, кто знает? Для некоторых письмо к Аманде может быть средством облегчения, более действенным, чем любое другое.

На ее лице появилось какое-то странное выражение.