Когда добрались до Андожской низины, соседствовавшей с болотами, солнце едва приподнялось над лесом. Оно выглядывало ярким красным шаром и словно раскачивалось над низкими облаками наподобие маятника, туда-сюда. И опять, туда-сюда.

Приостановившись, Федор Иванович подозвал к себе Арсения — предстояло решить, откуда бросать гончих После же строго указал место Лизе, где ей стоять — князь был заранее уверен, что на показанном пространстве ничего никак не побежит, так что никакая опасность девушке не грозит. Распорядившись с Лизой, направился с Арсением в заезд.

— Ты дружок мой, как хотел, — объяснял он по ходу, — на саму волчицу встанешь, — только, чур уж не дрейфить!

— Что Вы, батюшка! — немного обиженно воскликнул молодой человек, — когда ж со мной бывало?

— Ну, ладно, ладно, пошутил я, — князь примирительно похлопал воспитанника по плечу: — Верю в тебя.

Все стали по местам. Веселый, румяный, Федор Иванович направился к оставленному для него лазу и оправляя на ходу шубу, въехал в опушку кустов, разобрал поводья и чувствуя себя готовым, оглянулся к Арсению, улыбаясь и даже издалека ощущая охотничью, нетерпеливую горячность того.

Ермило держался рядом со старым барином — дабы подсобить, коли что. При нем улеглись три старых, умных волкодава, остальная свора держалась сзади. Стремянной князя по старинной привычке поднес барину перед охотой серебряную чарку охотничьей настойки, при том закуску из запеканки и на запивку — полбутылки бордо.

Употребив все это, Федор Иванович крякнул от удовольствия. Он раскраснелся от вина. Глаза его, подернутые влагой, особенно заблестели. Ермило, стоя рядком, поглядывал на барина и понимая его расположение духа, ожидал приятного разговора о прежнем житье-бытье при матушке Екатерине, да о походах давешних…

— Видал Арсения-то? — спросил его для начала старый князь и отвернув полу шубки, достал табакерку. — Хорошо ездить выучился. На коне-то каков?

— Да с такого молодца и верно, только картину писать, — ответил Ермило, прислушиваясь. В тихом воздухе ясно различались звуки гона с подвыванием Двух или трех гончих.

— Вот говорил, тропы не знаете. Как выкуривать с болот — не ведаете, — напомнил доезжачему Федор Иванович, — а гляди, нашлось все. И тропа, и волчица с выводком. Гонят, гонят ее…

— Да, на выводок натекли, — подтвердил Ермило почти что шепотом и вокруг повисло молчание, напряженное, немного пугающее. Словно забыв стереть улыбку с лица, старый князь смотрел перед собой вдаль по перемычке и не нюхая, держал в руке табакерку, подарок князя Потемкина за Измаил.

Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы. Стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, который знаком каждому охотнику при гоне на волка.

Доезжачие улюлюкали, их голоса наполняли весь лес и звучали далеко в поле.

Прислушавшись несколько секунд молча, князь Федор Иванович и Ермило убедились, что гончие разбились на две стаи: одна, большая, ревевшая особенно рьяно, стала удаляться, другая же понеслась вдоль по лесу, мимо князя и при ней с пронзительным улюлюканьем неслись доезжачие.

Оба гона сливались, переливались и удалялись. Князь Федор Иванович, послушав их, вздохнул, и тут заметив в руках своих табакерку, открыл ее. Полюбовавшись несколько мгновений на портрет светлейшего князя Таврического, выложенный изумрудами, достал щепоть табаку.

— Назад! — послышался крик Ермилы на молодого кобеля, который выступил на опушку. Князь притом вздрогнул и уронил табакерку наземь. Стремянный тут же кинулся подбирать ее.