Тойер все говорил: он видел Крис, неприкаянную, холодную, крупную зрелую женщину с миловидным лицом, жалкую рабыню мужчин и их повелительницу – всеобщую повелительницу. Вот она подходит к полицейскому, стоящему возле убитого в мерцающем синем свете мигалки. Тойер не слышит их разговор. Почему не слышит? Ну конечно, там слишком шумно. Все говорят наперебой. Но он видит, как она что‑то говорит; полицейский записывает ее фамилию. Оружие лежит у нее в сумочке; возможно, оно еще не остыло. О таких ощущениях грезил Людевиг – теперь она сама их испытывает. В любой момент кто‑нибудь может ткнуть в нее пальцем – вот же убийца! – но никто этого не делает. Люди испуганно расходятся, она это видит. Она единственная в своем роде, она это сделала, она уникальная. При виде суетливых мелких людишек душа ее наполняется безумным ощущением превосходства, медленным оргазмом смерти. Нет, она не утверждает, что это был Плазма, – только намекает, подводит полицейских к такому предположению. Пускай ищут, пускай радуются, если найдут. Она_: его якобы не признала. В роли простушки и жертвы она скажет то, что знает, только не все. Ночь мягкая, воздух полон ожидания, предвестия чуда, преображения. Год начинается лишь теперь, когда уходят холода. Ее год. И она заканчивает его, не ждет оборота Земли вокруг Солнца: она закладывает кельтский круг. И в своем высокомерии напоследок кладет туда то, о чем спрашивал ее полицейский. В высокомерии, которое, возможно, было лишь подсознательным желанием избавиться от безумия, стремлением преступника к разоблачению; у такой мазохистки, как Кильманн, оно могло быть особенно сильным.

– Да, вот как оно было, – закончил он свое описание. – Она вместо Людевига испытала его триумф, он торчал дома и, как всегда, ждал. Возможно, постепенно он это понял. И, возможно, они успели возненавидеть друг друга.

– Они украли у нас третьего! – Киллерша, Кил‑ле‑Килле – так он окрестил ее в душе, – была вне себя от ярости. – Теперь, пожалуй, ничего не получится… – Она со злостью пнула ногой стену. – Все зазря…

– Мы найдем выход, – подыгрывая ей, он прикинулся, что тоже нервничает. – Черт побери, все‑таки он тоже отправился на тот свет.

– Ну и что? Дело ведь не в этом! – Ее лицо приобрело лиловый оттенок. Ему даже стало не по себе. Она его пугала.

– Дело ведь не в этом! Что теперь будет с моим преображением?…

– Да, что теперь будет? – Тут он невольно засмеялся, не столько над киллершей, сколько над самим собой. Ведь он только что сообразил, что и сам ждал какого‑то преображения, огромного удовлетворения, чего‑то необычайного, но ничего не почувствовал.

– Прикажи мне повеситься, тогда я сама замкну круг… Сама это сделаю…

– Перестань, что ты еще придумала, останься тут…

Он хотя и обладал даром перевоплощения, хотя и умел целиком и полностью переселяться в оболочку другого человека, но, к сожалению, не мог сам закрыть дверь.

В третьем таксопарке им повезло. Да, сегодня утром поступил заказ на перевозку инвалида, в десять из Шлирбаха в Хундсбах в Оденвальде, там еще такой замок, где кучка чокнутых создала Дом чувств, только мы без понятия, чем они там занимаются.

– «Д.