Опекунша потянулась так, что по всему телу захрустели суставы.

– Когда у меня женские дела, я надеваю шерстяную пижаму с мишками, потому что так теплей. А в другие дни мне все равно, ведь никто не видит, как я сплю – голая или во что‑нибудь одетая. Короче, – она ласково нажала на курносый носик Бабетты, – до сих пор мне это было безразлично.

На Бабетте была застиранная махровая пижамка отвратительного бурого цвета. Ильдирим стало не по себе. Она была вынуждена признать, что мамаша Шёнтелер, над которой она уже брала верх и почти вырвала девочку из ее хищных когтей, когда‑то стояла у прилавка с детскими вещами, покупая для своей Бабетты пижаму. Опекунша почувствовала сострадание к родной матери девочки, а собственная роль показалась ей неприглядной и безнравственной.

– На следующей неделе я возьму парочку свободных дней, – услышала она собственный голос, – и тогда мы с тобой купим самые соблазнительные ночные сорочки.

– Боди тоже, – захихикала девчушка и звонко чмокнула Ильдирим. – Тебе надо сегодня на работу?

– Увы, надо. – Прокурор свесила ноги и уставилась на пальцы, словно их срочно требовалось пересчитать. Она прислушалась к ставшему уже привычным шуму в голове. Нет, сегодня ей было лучше, гораздо лучше – всего лишь общий негромкий гул без пронзительного металлического скрежета.

– Понимаешь, вчера был застрелен мужчина. У нас еще нет никакого следа, так что моя обязанность – следить, как идут дела.

Она зашлепала босиком в туалет.

– Ну ладно, потом ведь ты возьмешь отгулы, – услышала она сквозь журчание струи радостный голос своей подопечной.

Прокурор мрачно подумала, что тогда этот выскочка Момзен, вероятно, сцапает дело. Теперь ей часто приходилось оглядываться на него, и она относилась к такой новой обязанности без всякого восторга.

Уже во второй раз за утро она произнесла – вслух и мысленно – скучное слово «обязанность».

Это ее рассердило, и, нервничая, она скрутила из своей гривы толстую волосяную колбасу на правом плече.

Тут же ее охватил ужас: ведь она обязана сделать кое‑что еще. Поговорить со старшим гаупткомиссаром.

– Итак… – Тойер прошелся взад‑вперед по кабинету, почувствовал под пяткой что‑то вроде камешка и подумал, можно ли ему снять обувь во время допроса свидетеля. Не слишком ли глупо это будет выглядеть? Не дырявые ли у него носки? И вообще, какие на нем носки? Кажется, запасных почти не осталось. Надо срочно купить новую партию. И только стопроцентный хлопок, иначе потеют ноги. Куда пойти за носками? Пожалуй, в «Кауфхоф», он работает до восьми вечера, а завтра и послезавтра закрыт. Хватит ли у него дома продуктов до вторника? Пожалуй, это удобный повод позвонить Хорнунг и сказать: у тебя ведь наверняка пусто в холодильнике, давай где‑нибудь поедим! Ладно, с отпуском у нас вышло неудачно, но теперь мы должны, мы могли бы… может, нам стоило бы… я должен… ты можешь, если хочешь… только не надо торопиться, не бросай меня… Подскажи, где же мне купить носки?

– Разве при опросе свидетелей им не полагается задавать вопросы? – раздраженно спросил один из свидетелей.

– Дай шефу подумать, тоже мне, торопыга нашелся, – грубо зарычал Хафнер.

Тойера бросило в жар.

– Назовите себя.

– Рудольф Гебеле.

– Из Швабии? – сердечно поинтересовался сыщик и сел за свой стол, намереваясь незаметно стянуть с ноги ботинок…

– Нет, – ответил Гебеле.

– Ваша профессия?

– Студент.