Повелевает герцог бить-рубить

Столетние дубы и в ряд сложить

Шпалерами, чтоб их огонь зажег.

Клевреты скачут иль не слыша ног

Бегут, куда послал их господин.

А он велел доставить паланкин

И весь устлать парчою золотой,

Ценнейшею из тех, что в кладовой.

Арситу обрядили в те же ткани,

Надев перчатки белые на длани,

Зеленым лавром увенчав чело.

В деснице острый меч горит светло,

А лик открыт под сенью катафалка,

Тезей рыдает так, что слушать жалко.

Чтоб весь народ Арситу видеть мог,

При свете дня его внесли в чертог,

Где слышен неумолчный крик и стон.

И вот фиванец скорбный Паламон,

С брадой косматой, с пеплом в волосах,

Вошел туда весь в черном и в слезах.

Коль не считать Эмилии печальной,

Он всех несчастней в свите погребальной.

Чтоб был обряд богаче и пышней,

Как для вельможи высших степеней,

Тезей велел трех скакунов богатых

Вести вослед в стальных блестящих латах,

Украшенных Арситиным гербом.

На белых крупных скакунах верхом -

Три всадника. Один копье держал,

Другой Арситин щит в десницу взял,

А третий вез турецкий лук героя

(Колчан при луке – золото литое).

Послушайте, как все происходило.

Все едут к роще тихо и уныло.

Знатнейшие всей греческой земли

Носилки с телом на плечах несли.

Нетверд их шаг, суров и влажен взгляд.

Идут по главной улице чрез град,

Что в черном весь до самых крыш домов,

И улицу такой же скрыл покров.

У тела справа шел старик Эгей,

А по другую руку – вождь Тезей,

Неся златые чаши пред народом

С вином и кровью, молоком и медом.

Шел Паламон среди большой дружины,

За ним Эмилия, полна кручины,

Несла огонь: обычаем тех дней

Обряд сожженья был поручен ей.

С большим трудом, при пышном ритуале

Священный одр Арсите воздвигали.

Главой зеленой в твердь ушел костер,

На двадцать сажен руки он простер -

Столь, значит, были ветки широки.

Соломы клали целые вьюки.

Ни как костер уложен был сполна;

и как деревьям были имена

(Дуб, ель, береза, тополь, терн, платан,

Лавенда, ива, явор, букс, каштан,

Вяз, бук, орех, тис, ясень, липа, клен);

Ни как рубили их для похорон;

Ни как засуетились божества,

Когда пришлось покинуть дерева,

Где жизнь текла их, полная отрады, -

Все нимфы, фавны и гамадриады;

Ни как бежали в страхе зверь и птица,

Когда деревья начали валиться;

Ни как объял испуг чащобу эту,

Что не привыкла к солнечному свету;

Ни как солому клали, слой на слой;

Ни как раскалывали лес сухой,

Затем бросали пряности и хвою

И самоцветы с тканью парчевою;

Ни как повис венков душистых ряд;

Ни как струился мирры аромат;

Ни как среди костра лежал Арсита,

Блестящим светом роскоши залитый;

Ни как, по чину древних похорон,

Рукой Эмильи был костер зажжен;

Ни как она, поднесши трут, сомлела

И что-то молвила, взглянув на тело;

Ни как бросали в пламя вещи в дар,

Когда огня распламенился жар;

Ни как одни кидали щит, копье,

Другие – одеяние свое,

Мед, молоко или вино из чаши

В костер, что полыхал все выше, краше;

Ни как большой толпой во весь опор

Три раза слева обскакав костер,

Три раза греки вскрикнули в печали,

Три раза копья с грохотом подъяли

И трижды жены подымали вой;

И как везли Эмилию домой,

И хладным пеплом стал Арситы прах,

Ни как всю ночь стояли на часах,

А после к играм обратились снова, -

Об этом всем я не скажу ни слова,

Как и о том, кто там, борясь нагим

И намащенным, был непобедим,

И как затем, окончивши игру,

Вернулись все в Афины поутру…

Я к самой сути возвращусь сейчас,

Чтобы закончить длинный свой рассказ.