– Искандер! – заорал Сергий.

– Тута мы! – крикнул в ответ Эдик.

– Все в порядке?

– Все хорошо и даже лучше!

Сехери Сергия обогнуло островок, и прибилось к другим корабликам «эскадры». Добровольцы оживленно переговаривались, а поодаль, качаясь на мелкой волне, медленно крутились папирусные лодки. Их желтые «палубы» были выпачканы кровью, кое-где торчали стрелы, поперек одной лодчонки, свешивая ноги по одну сторону, а руки макая в воду с другой, лежал труп букола.

– Удрали? – хмуро спросил Сергий.

– Удрали! – охотно ответил Эдик. – Гребли со свистом!

– Ладно… Неархос! Или кто там с букциной… Труби сбор!

Эллин в дальнем сехери приподнялся, вешая на плечо букцину, трубу, скрученную в баранку, и вострубил. Подгребли остальные сехери, сплылись, стукаясь бортами и путаясь веслами.

– Все живы-здоровы? – спросил Сергий. – Раненых прошу потерпеть – постельный режим обеспечить не могу пока!

– Ничего! – донесся бодрый отклик. – Мы народ терпеливый!

– Вот и отлично… Следуем дальше! Не разбредаться! И бдите! На вторую атаку буколы не скоро осмелятся, но все равно – оружие далеко не прячьте! Вперед!

Сехери расплылись, и гребцы навалились на весла.

Потянулись пустынные, но явно обитаемые места – болотистые пастбища, где в грязи валялись бычки-двухлетки, крошечные огородики и лоскутики полей, засеянных ячменем и пшеницей. Жилища буколов – шалаши из тростника или лачуги из плетеных веток, обмазанных илом, – прятались в камышах, поднимавшихся на высоту в два человеческих роста, и угадывались лишь по протоптанным проходам, открывавшим часть стены или грязную тряпку, заменявшую дверь.

А потом, за очередным поворотом извилистой протоки, открылась «столица» Буколии – большое мелкое озеро, где сбились в кучу лодки и большие барки, плоты и полупритопленные «поплавки» из старого, растрепанного папируса. Вся эта «недвижимость» держалась за вбитые в дно колья, отдельные посудины связывались между собой мостиками и трапами, а с плотов на борта барок вели приставные лесенки. И повсюду – на плотах и лодках – копошились люди, чьим уделом было жить в вечной сырости, в запахах гнили и вонючего ила. Но жизнь и здесь требовала своего. Вон, по перекошенной палубе ковыляет, переваливаясь, беременная женщина. Голые мальчиши бегут по сухому бережку и делят улов, вырывая друг у друга из рук жирные рыбины. На веревках, протянутых над баркой, сушится белье. Мужик в грязной схенти плетет циновки, а двое других цепляют их на кривую раму из жердей – то ли перегородку мастерят, то ли стену «дома». На сухом месте не протолкнуться – хижины из ила лепятся впритык, смыкая узкие проходы до ширины в локоть. Впрочем, проблема ожирения и лишнего веса буколов вряд ли касается…

– Где моя пальмовая ветвь? – проговорил Сергий с отвращением, и Эдик торжественно протянул ему перистый лист финиковой пальмы.

Лобанов поднял его повыше, чтобы всем было видно, и буколов, выглядывавших из своих нор, стало побольше. Эти отверженные выползали на солнышко, одетые порой даже не в тряпье, а обматывая чресла ремешками с пучками трав или прихватывая поясками передники-плетенки. Буколы не выглядели особо грязными, а нестриженные волосы они укладывали в прически с помощью воды – мочили шевелюры и приглаживали. Или стягивая волосы пучком на затылке, как Искандер.

– Уахенеб, – тихо позвал Сергий, – давай ты! Я в египетском ни бэ, ни мэ!

Фиванец кивнул и провозгласил:

– Мы пришли с миром! И вовсе не надо было встречать нас копьями! – он обернулся к Сергию и сказал по-латыни: – Давай, говори, а я переведу.