"Шестнадцать лет? - думала Сью. - Пора бы ей знать, что происходит, пора..."

     На пол упали еще несколько капель. Кэрри медленно переводила  взгляд  с

одной девушки на другую, по-прежнему в полном недоумении.

     Элен Шайрс отвернулась и сделала вид, будто ее тошнит.

     - У тебя же кровотечение! - пронзительно крикнула Сью, вконец обозлясь.

- Кровь, дура ты бестолковая!

     Кэрри посмотрела вниз и испуганно взвизгнула.

     Во влажном воздухе раздевалки ее визг прозвучал неожиданно громко.

     В грудь Кэрри ударился тампон и с легким шлепком упал на  пол  у  самых

ног. По вате тут же расползся темнокрасный цветок.

     А затем смех - издевательский, презрительный, истеричный - вдруг словно

разбух, превратившись во что-то совсем дикое и уродливое, и все, кто  был  в

раздевалке, принялись швырять в Кэрри тампонами и гигиеническими пакетами  -

кто из сумок, а кто из сломанного автомата на стене. Они сыпались на  Кэрри,

будто тяжелые снежинки, а все скандировали:

     - Заткнитечьзаткнитечьзаткнитечь...

     Сью тоже бросала - бросала и кричала вместе со всеми,  не  совсем  даже

понимая, что делает. В мозгу ее вспыхивала неоновым светом и, не переставая,

крутилась, как заклинание одна только мысль: "Ничего  плохого  здесь  нет  в

самом деле ничего плохого здесь нет в самом деле, ничего плохого..." Она еще

вспыхивала и светилась, успокаивая и обнадеживая, когда вдруг Кэрри завыла и

попятилась, отмахиваясь руками, бормоча что-то и всхлипывая.

     Девушки неожиданно остановились, осознав, что  цепная  реакция  вот-вот

приведет к  взрыву.  Именно  в  этот  момент,  как  уверяли  некоторые,  они

почувствовали удивление. Однако все те годы  не  прошли  бесследно,  все  те

годы,  вместившие  "давай  стянем  у  Кэрри  простыню"   в   летнем   лагере

христианской молодежи, и "я нашла ее любовное письмо к Бобби Пикетту,  давай

размножим его и всем раздадим", и "давай спрячем  где-нибудь  ее  трусы",  и

"давай сунем ей в туфли змею", и "топи ее, топи". Вот Кэрри  упрямо  тащится

за группой на велосипеде и никак не может догнать. Кэрри, которую в  прошлом

году звали "пудингом", а в этом - "мордой", Кэрри, от которой всегда  пахнет

потом. А вот она, присев помочиться в кустах, обжигает зад крапивой,  и  все

об этом узнают ("Эй, краснозадая, как, до сих пор еще чешется?"). Вот  Билли

Престон мажет ей волосы ореховым маслом, когда она  уснула  на  занятиях.  А

сколько ее щипали, ставили ей подножки, когда она шла к доске, сбрасывали ее

учебники со стола... Или тот случай, когда ей в сумку  подсунули  скабрезную

открытку... Вот Кэрри  на  церковном  пикнике:  она  опускается  неловко  на

колени, чтобы помолиться,  наклоняется,  и  шов  на  старой  полосатой  юбке

расходится вдоль молнии с  таким  звуком,  будто  кто-то  громко  "подпустил

ветра".