— Да просто так, — наконец ответила она, и ее голос немного поскучнел. — Ты расспрашивал Глэдис о папе и вечеринке. Ты изводишь вопросами меня. Теперь этот папин попугай. Когда ты расстанешься со мной, то, конечно, пойдешь к тем, кто был у нас в тот вечер — возможно, чтобы выяснить, кто из нас лжет, Глэдис или я. Разве не так? Ты же детектив.

— Да, но…

— Я с удовольствием тебе помогу. Хочешь кое-что интересное?

— Ну…

— Когда ты встретишься с Питером Саултом, представься ему как художник. Не исключено, что он продемонстрирует тебе свои картины.

Энн указала на список.

— Тут имена и все адреса, которые я знаю.

— А его картины… Они хорошие?

— Они просто умора. Он предпочитает обнаженные тела.

Обнаженные? Ну что же, мне тоже нравятся обнаженные тела.

— Знаешь, — сказал я, — мне когда приходилось заниматься живописью в свободное время.

Она допила остатки напитка.

— Давай еще?

— Нет. Мне надо поговорить с гипнотизером.

— Да ладно тебе, Марк, — произнесла она серьезно. — Мне хочется выпить. И я не хочу, чтобы ты уходил. Ну, пожалуйста.

В ее голосе угадывалась небольшая фальшь. Я с любопытством взглянул на нее.

— Что происходит, Энн? Ты знаешь, что мне надо работать и мы не можем остаться здесь на весь вечер.

Я усмехнулся и осмотрелся.

— И уж точно не в этом месте. По-моему, мы из него уже выросли, а?

Она не ответила на улыбку и равнодушно сказала:

— Это хороший бар. Я чувствую себя здесь, как дома.

— Ты? Но неужели…

Она перебила меня.

— Не в этом смысле, нет.

Секунду Энн колебалась, потом придвинулась ко мне, и ее бедро прижалось к моему. Она скрестила руки на коленях и бросила на меня быстрый взгляд. Еще до того, как она заговорила, я знал, что Энн начнет рассказывать о себе, и мне вдруг не захотелось слушать ее. Но она смотрела прямо в мой рот и торопливо продолжала.

— Тут все немного сумасшедшие — вот почему здесь я чувствую себя, как дома. Видишь того небольшого мужчину в кабинке напротив?

Я даже не взглянул. Этого парня я и так отметил. Пока мы с Энн потягивали свою порцию, официант сделал к его столику три подхода.

— Он очень странный, и это ему не по душе. Возможно, он ощущает себя виноватым. Но, кроме всего прочего, он буйный алкоголик. С ним хорошо до первой рюмки, а потом, увы, все меняется. Но он мне нравится. И я ему тоже нравлюсь.

Я нахмурился, по-прежнему не понимая ее, и она, прижавшись ко мне еще ближе, пояснила смысл своих слов прикосновением ладоней и движениями тела.

— Давай еще по одной. Только для меня что-нибудь послабее. А себе покрепче.

Она была немного навеселе, но ее действия казались настолько странными, что девочка почти пугала меня. Эта жаркая настойчивость ее слов и движения, которые говорили сами за себя… Она была молодой, горячей, милой, и я все чаще думал о ней как о женщине, а не как о дочери моего приятеля.

Но я и так слишком сильно слился с семейством Вэзеров. Теперь мне начинала нравиться Энн, а я не хотел впутываться в их семейные дела еще больше.

— Мы просто беседуем, Энн. Я провожу тебя домой.

Она покачала головой, но пошла за мной, когда я выскользнул из кабинки и направился к выходу. Когда мы выходили, пианист провел длинными белыми пальцами по клавишам и мягко вздохнул в микрофон.

Энн всю дорогу жалась на сидении. Она закрыла глаза, скрестила руки на груди и как будто обнимала себя. Я посмотрел на нее и увидел, что ее бедра слегка дрожат и извиваются.